Иржи Ганзелка - Там, за рекою, — Аргентина Страница 15

Принцесса Лавалье пробуждается к жизни с наступлением темноты, как бабочка, живет несколько часов в целлулоидной одури кинолент, а в час ночи наркоз темноты, вороха выброшенных программок и пустота большого города укладывают ее в стеклянный гроб. Лишь полисмен, неромантичный принц этой сказки, тревожит ее сон, отводя упирающегося пьяницу в ближайший участок…

На вокзалах Буэнос-Айреса можно потратить всю вторую половину дня в субботу и все воскресное утро и так и не увидеть, чтобы здешние жители выезжали за город. Тщетно искать здесь людей в спортивных брюках и с рюкзаками за спиной. Прикроешь глаза, и в памяти всплывают тысячи велосипедистов, спешащих за город, к природе. И хочется быть рядом с любителями водного спорта, перегоняющими свои каноэ вверх по реке, чтобы потом мчаться вниз по течению, навстречу солнцу, сверкающему в глазах и играющему на мускулах. Неодолимо охватывает желание хотя бы трамваем добраться до Воковиц[16] и полазать по скалам в Шарке.

В Буэнос-Айресе нет ни Влтавы, ни лесов, ни збраславских холмов, ни еванских[17] прудов, ни Шарки. Там лишь около 4 миллионов жителей и протекающая мимо Парана. А Парана здесь — нечто среднее между рекой после ливня и гигантским стоком промышленных отбросов. Не рекомендуется купаться среди железных чудовищ водоизмещением в десятки тысяч тонн, которые любуются своими отражениями в жирной грязи и масляных пятнах. Зато прекрасно можно купаться на противоположном берегу, в Уругвае, за пятьдесят километров вверх по реке. Или же внизу, в Мар-дель-Плата, в каких-нибудь 400 километрах южнее.

Ближайшие холмы находятся около Кордовы, до которой сущие пустяки: 600 километров. Кордильеры? До них путь лежит через весь южноамериканский континент. Вокруг Буэнос-Айреса пастбища с проволочными изгородями для скота, поли, пампа, пампа и еще раз пампа. Ровная как стол, однообразная, без теней, без романтики. А о хвойном лесе здесь и мечтать нечего!

При таких условиях не приходится удивляться тому, что нигде в окрестностях не увидишь туристских знаков[18] и что никто не ходит ни в коротких штанах, ни в спортивных брюках. Когда несколько лет назад сюда приехала группа чешских учителей, некоторые из них долго думали, чем это они так привлекают внимание окружающих. Лишь на следующий день по приезде земляки сказали им, что своей популярностью они обязаны спортивным брюкам, которые носил один из них. А если бы кому-нибудь пришло в голову выйти на улицу в коротких штанах, то на первом же перекрестке его забрал бы полицейский, как нарушившего порядок неприличной одеждой.

Поэтому проникаешься глубоким уважением к аргентинским любителям водного спорта, которым все же удалось вырваться из этого заколдованного круга и создать в Тигре клубы с эллингами для хранения скифов, восьмерок, каяков, легких байдарок и обычных туристских лодок с двумя парами весел.

Колективо или субте передает своего пассажира пригородному скорому поезду, который везет его за 30 километров от города. Рванувшись со старта, поезд мчится в путанице рельсов, то там, то здесь ударяет стальной шпорой и вот уже летит через парк, где влюбленные беспокойно отыскивают укромное местечко на каком-нибудь склоне. Поезд несется с весенним ветром наперегонки, а его тень полосует крестьян, сидящих на порогах своих домов, и группки празднично одетых людей, возвращающихся с воскресного богослужения.

За окном, словно кадры фильма, проносятся то элегантные виллы, то груды гниющих отбросов. Сквозь стаккато деревьев и телеграфных столбов мелькает успокаивающая акварель ипподрома «Палермо», где в открытых конюшнях нетерпеливо переступают кони, а под деревьями отсыпаются жокеи, прикрыв шапками глаза.

А чуть дальше, в парке, куда не заглядывает сторож, отдыхают матери с детьми.

Через час мы в Тигре, в аргентинской Венеции. Смуглые мальчишки предлагают на час, на два, на весь день свои плавучие замки и собственные руки. Молодежь спешит вдоль стоящих на якоре яхт к своим клубам, чтобы поскорее сесть за весла.

Все без исключения пятнадцать гребных клубов в Тигре основаны иностранцами. Многие из них носят иностранные названия.

— Странно, не правда ли? — горько жалуется аргентинец. — В некоторые мы до сих пор не имеем доступа, их основали англичане, которые к себе никого не пускают.

— Совсем, как в колониях, — готово сорваться у нас с языка, но, к счастью, наш проводник ещё не кончил.

— Точно так же, как с мясохладобойнями…

Тигре — совершенно другая Аргентина, не похожая на пригороды Байреса и на бесконечную, опутанную проволокой пампу. Едва попадаешь в узенькие водные закоулки, где не разобраться — река это, проток или искусственный какал, — усталость от городской толчеи словно рукой снимает. Плакучие ивы не плачут, седина пальм не кажется седой. Их кроны вместе с окружающей зеленью на каждом шагу создают такие волшебные тоннели, какие ошеломленным путникам не смогут предложить даже венецианские гондольеры.

По Тигре можно плыть из Рио-де-Ла-Плата в Рио-Лухан или свернуть по Сармиенто к Парана-де-лас-Пальмас, или сначала Направиться к Сан-Антонио и вкруговую вернуться в Рио-Тигре и все время плыть по одной реке — по Паране. Десятки водных путей в маршруте — двухчасовом, однодневном или недельном.

Тигре — рай, Тигре — блаженство.

ДЕРЖАВА НА ЛА-ПЛАТЕ

Три четверти века прошло с того дня, как Буэнос-Айрес стал федеральной столицей республики Аргентины. Тогда же, согласно конституции, провинция Буэнос-Айрес лишилась своей столицы.

При всем желании портеньо не смогли найти на Ла-Плате другого города, который был бы достойным наследником старого города Хуана Гарая. Тогда они решили построить совершенно новую столицу. Спустя два года, в 1822 году, был заложен первый камень самого молодого города Аргентины.

Землемеры отъехали на шестьдесят километров от Буэнос-Айреса, выкроили из приморской пампы восемь квадратных километров, расставили на них свои теодолиты, растянули мерительные ленты. Они разбили пампу на парцеллы, вешками разметили будущие авениды, площади, диагонали и вернулись в Буэнос-Айрес с планом, который напоминал скорее рисунок на хрустальной вазе, чем проект нового города. Над ним красовалось название — Ла-Плата.[19]

Но событие это, разумеется, не очень сильно потрясло мир, и о нем вскоре позабыли.

Зато на рубеже XX века за границы Аргентины полетели иные вести, заслуживающие большего внимания. На Огненной Земле были обнаружены окаменелости огромных доисторических существ. Холодные, почти необжитые горы и приморские дюны самой южной оконечности американского континента на некоторое время превратились в обетованную землю археологов. И все эти сокровища неизмеримой научной ценности перекочевали во вновь построенный музей в Ла-Плате. Городу же на его крестины было суждено получить, в подарок кое-что побольше, чем ископаемые кости. Английские и североамериканские капиталисты поняли, что Ла-Плата в один прекрасный день может превратиться не в серебряное, как это обещало имя города, а скорее в золотое дно.