Луи Буссенар - Герои Малахова кургана Страница 15

– Наш лейтенант сделал больше, чем мы, он спас пушку!

– Разве вы видели?

– Как же! Это было в тот момент, когда русские гусары кинулись на нас с саблями и пистолетами. Батарея вынуждена была отступить, одно орудие осталось… ни людей, ни лошадей… только квартирмейстер и бригадир остались в седлах… каким-то чудом. Конечно, орудие достанется врагам! Вдруг лейтенант бросается вперед, лицом к неприятелю, и командует: «Запрягать! Живо! Отступать… ползком!» Живо запрягают лошадей, пришпоривают их, а офицер стоит на месте и дает себя убить… Таким путем орудие было спасено. – Ах, это славный молодец, наш лейтенант!

Носилки с раненым подвигаются вперед, мимо палатки главнокомандующего, где царят шум и движение.

После долгого обморока Сент-Арно пришел в себя, но испытывает адские боли. Пот струится по его бледному посиневшему лицу, взор мутный; несмотря на железную волю, заглушенные стоны вырываются из его груди.

Главный доктор, Мишель Леви, не отходит от больного, неустанно следит за ним и угрюмо молчит. Голосом, прерывающимся от боли, маршал говорит:

– Прошу тебя… не как начальник, а как… друг юности… товарищ по оружию… скажи мне правду… я отравлен. Да?

– Да, отравлен!

– О, несчастная! Я погиб, не правда ли?

– Я не теряю надежды, маршал!

– Я понимаю… мне остается только… передать команду… генералу Канроберу… и ждать смерти!

– Нет, маршал, у вас много энергии, силы, я надеюсь!

– Честное слово?

– Да, даю честное слово!

– Спасибо… тогда я подожду.

Ни одного намека на даму в черном, на ее необычайное бегство, на роковое стечение обстоятельств, благоприятствовавших преступному исчезновению княгини. Маршал уверен, что у нее есть сообщники в армии. Разве не выкрали у него, во время обморока, обвинительный лист с именами изменников?

Этот шотландский офицер, явившийся вовремя, чтобы прервать разговор маршала с пленницей, кто он? Маршал припоминает массу мелочей, которые ускользнули от него…

Необходимо узнать, расспросить, беспощадно наказать изменников, а он лежит тут, измученный страданием, умирающий, пригвожденный к постели. Все эти мысли проносятся в мозгу маршала, и он шепчет:

– Жизни мне! Жизни, которую я безумно растратил! Несколько дней… несколько часов… чтобы воздать высшие почести тем, кто умер за отечество, и наказать виновных! Как я страдаю! Господи! Как я страдаю!

Ночь проходит, ужасная, мучительная для маршала, только опиум помогает ему забыться на время.

По стратегии, союзная армия должна бы немедленно двинуться к Севастополю, преследовать русскую армию, которая, при новой атаке, была бы отрезана на высотах Херсонеса, и – почем знать? – может быть, сдалась бы… вместе с Севастополем!

Какая чудная мечта для солдата! Для главнокомандующего! Но Сент-Арно умирает, делит власть с Рагланом! Приходится спорить, обсуждать в мелочах малейшие движения войск. Англичане не торопятся, потому что не подобрали еще своих раненых. А время идет. Надо отказаться от этой мечты.

Войска останутся еще сутки на поле битвы, затем медленно двинутся к крымской крепости, к Севастополю.

Следующий после битвы день ужасен, изнанка славы – тяжела!

Ярость стихла, энтузиазм исчез, рассудок вступил в свои права. Оставшиеся в живых ощущают острое чувство боли. Сердце сжимается, на глаза навертываются слезы при воспоминании об исчезнувших друзьях, товарищах по оружию.

Остается смутная надежда… В лазарете… быть может, они там, изувеченные, измученные, но все-таки живые! Увы, нет. Любимый товарищ лежит на поле битвы, холодный, с остекленевшими глазами, с пеной у рта, неподвижно смотря в небо! Стаи мух жужжат около него. Над ним вьются с шумом хищные вороны…

Саперы спешно роют ямы – огромные траншеи, куда относят мертвецов. Их спускают туда по национальностям: англичан, французов, русских – в разные ямы. Спешно прикрывают землей и заливают негашеной известью. Корабли привезли огромный груз извести для будущих мертвецов. В глубине этих траншей лежит три тысячи русских, две тысячи англичан, тысяча пятьсот французов. Шесть тысяч пятьсот убитых! Целое население любого городка!

На другой день после битвы на Альме армии пускаются в путь. Остановка назначена на реке Каача, а в замке графа Нахимова остановится главный штаб.

Маршал еще жив. Благодаря самоотверженным заботам врача его состояние несколько улучшилось. Его переносят в знаменитое ландо дамы в черном.

Он едет в полной парадной форме, бледный, как смерть, делая нечеловеческие усилия, чтобы сидеть твердо и отвечать опечаленным солдатам, которые вытягиваются во фронт и приветствуют его.

Сентябрьское утро великолепно. Тепло, солнце ярко светит, чудный пейзаж перед глазами. Французская армия идет словно на прогулку, проходит луга, поля, пажити.

Вдали сверкает спокойное море, на котором двигаются эскадры с белыми парусами.

Вдруг раздаются выстрелы. Слышны крики.

Что это? Нападение? Засада? Нет!

Простая охота! Дичи множество, масса зайцев, стремительно убегающих прижав уши. В них стреляют, преследуют их. Перепуганные животные бросаются под ноги охотникам. Их ловят руками и убивают.

Берега речки восхитительны. Прелестные луга, сады, виллы, зеленые рощи, чудные виноградники – все это делает местность настоящим эдемом.

– Виноград-то, – замечает один из зуавов, видимо, знакомый с библейской историей, – чисто Ханаанский!

– Вино в облатках, но вкусно! – добавляет другой при виде спелых гроздьев винограда.

– Это доказывает, что вино в бочонках недалеко! – заключает третий, лакомясь виноградом.

– А меду-то! Смотрите! У каждого дома пчельник… Берегитесь только пчел!

– Совсем обетованная земля!

– Тетка Буффарик! Здесь лучше всякого оазиса!

– Это правда, дети мои, – говорит маркитантка, – пользуйтесь случаем! Нет известий от Сорви-головы?

– Ничего нет, тетка Буффарик!

– Это скверно и беспокоит меня!

– Пустое! Не бойтесь! Наш Сорви-голова редкий молодчина!

– Те-те-те! Это верно, голубчик! – прерывает его маркитант, который подходит к собеседникам, высоко держа голову, выпятив грудь, с развевающейся бородой.

– Наш Сорви-голова – смельчак, которому не надо няньки…

Пушечный выстрел прерывает его слова.

– Что такое? Пушка? Нападение на авангард?

Все глаза устремлены на Севастополь, который виднеется в десяти километрах. Огромная туча дыма стоит над рейдом, и пушка грохочет безостановочно. Нет, это не атака. Но рейд закрыт. Полагая, что он недостаточно защищен, и желая запереть его, чтобы помешать союзному флоту атаковать его с моря, Меньшиков приказал загородить вход, потопив русские корабли. Без колебания, но с огромной тяжестью на душе он жертвует половиной флота, решаясь на отчаянный и в то же время гениальный поступок.