Жюль Верн - Упрямец Керабан Страница 16

— Никто, друг Керабан.

— Я слышал, друг ван Миттен, о колонии крымских татар, которым турецкое правительство предоставило обширную концессию в дельте этой реки. Так вот, полчища этих комаров вынудили их покинуть ее.

— Судя по тому, что мы видим, друг Керабан, это вполне вероятно!

— Давайте вернемся в карету.

— Мы слишком опоздали, — ответил ван Миттен, мечущийся среди жужжащих крыльев, вибрирующих миллион раз в секунду.

Когда господин Керабан и его товарищ собрались подняться в карету, первый из них остановился.

— Хотя вроде нечего опасаться, — сказал он, — но хорошо было бы, если бы Бруно посторожил, пока не вернется ямщик.

— Он не откажется, — заверил ван Миттен.

— Я не откажусь потому, что мой долг — не отказываться, — сказал Бруно, — но сейчас меня заживо сожрут.

— Нет! — возразил Керабан. — Я слышал, что комары не кусают дважды в одно и то же место, так что скоро Бруно будет избавлен от их нападения.

— Да?.. После того, как буду изрешечен тысячью укусов?

— Именно это я и имел в виду, Бруно.

— Но я могу, по крайней мере, посторожить в кабриолете?

— Безусловно, только чтоб не спать.

— Как можно спать посреди этого ужасного роя москитов?

— Комаров, Бруно, — поправил Керабан. — Простых комаров!

После этого замечания господин Керабан и ван Миттен поднялись в кузов, предоставив Бруно заботу сторожить своего хозяина или, вернее, хозяев, так как со времени встречи негоцианта с голландцем он вполне мог сказать, что теперь у него двое хозяев.

Удостоверившись, что дверцы кареты надежно закрыты, Бруно осмотрел упряжку. Лошади, изнуренные усталостью, лежали на болотной жиже и с шумом дышали.

— Сам дьявол не вытащит их отсюда, — говорил себе слуга. — Блестящая же идея пришла господину Керабану выбрать именно этот путь. В конце концов, его это и забота!

Бруно поднялся в кабриолет и опустил застекленную раму, сквозь которую он мог видеть дорогу сквозь ореол фонарных лучей.

Что оставалось делать слуге ван Миттена, кроме как мечтать с открытыми глазами? Борясь со сном, он размышлял о череде приключений, в которую его вовлек хозяин, последовав за самым упрямым из османов.

Итак, он, дитя древней Батавии[113] любитель шататься по роттердамским улицам, завсегдатай набережной Мааса, искусный рыбак, ротозей с каналов, разрезавших его родной город, оказался на другом краю Европы, сделав гигантский шаг из Голландии в Оттоманскую империю. После высадки в Константинополе судьба забрасывает Бруно в степи нижнего Дуная. И вот он видит себя здесь, взгромоздившимся в кабриолет почтовой кареты посреди болот Добруджи, затерянным в глубокой ночи и, кажется, пустившим корни в эту землю более прочно, чем готическая башня Зёйдекерка! И все это — потому что слуга обязан повиноваться своему хозяину, который точно так же, хотя и по доброй воле, подчиняется господину Керабану.

— О, превратности человеческой жизни! — твердил Бруно. Вот совершаю путешествие вокруг Черного моря, и все ради того, чтобы сэкономить десять пара, которые я охотно заплатил бы из собственного кармана тайком от самого нетерпимого из турок. Но для этого мне следовало быть более предусмотрительным. Ах, упрямец, упрямец! После отъезда я похудел уже на два фунта! За четыре дня! Что же будет через четыре недели? Ну вот, опять эти проклятые насекомые!

Сколь ни плотно Бруно закрыл раму, несколько дюжин комаров все же смогли проникнуть в кабриолет и теперь остервенело набрасывались на беднягу. Сколько шлепков и почесываний это вызвало! Как изощрялся он, обзывая их москитами, раз господин Керабан не мог его слышать.

Таким образом прошел час, затем еще один. Если бы не надоедливые атаки этих насекомых, то, уступая усталости, Бруно, может быть, и заснул бы. Но кто мог бы спать в таких условиях?!

Наверное, было уже за полночь, когда Бруно пришла в голову запоздалая идея. Она должна была бы гораздо раньше прийти к нему, чистокровному голландцу, который, рождаясь, ищет сначала руками курительную трубку, а потом уж губами — грудь кормилицы. Идея заключалась в том, чтобы бороться с вторжением комаров затяжками табачного дыма. Как он не подумал об этом до сих пор! Если эти насекомые сумеют противостоять тому маленькому никотиновому аду, который он сейчас устроит в своем кабриолете, то, значит, их комариная жизнь в болотах нижнего Дуная воистину сурова!

Итак, Бруно достал из кармана свою фарфоровую трубку с эмалевыми цветочками — точную копию той, которую у него так бесстыдно украли в Константинополе. Он набил ее, как если бы это было огнестрельное оружие, которое он собирался разрядить по вражеским войскам. Затем высек огонь огнивом, зажег трубку и стал вдыхать дым превосходного голландского табака и выдыхать его огромными клубами.

Комариный рой сперва усилил жужжание, удваивая взмахи крыльев, а потом постепенно рассеялся в самых темных углах кабриолета. Бруно мог поздравить себя с придуманным маневром. Батарея, только что пущенная им в дело, совершила чудо: нападавшие отступили в беспорядке. Но так как он не стремился брать пленных, то быстро открыл раму, чтобы дать выход находящимся внутри кабриолета насекомым, хорошо понимая, что его дымовые залпы препятствовали проникновению наглых кровососов снаружи.

Теперь, когда Бруно освободился от легиона[114] несносных двукрылых, он мог даже рискнуть как следует осмотреться по сторонам. Кругом было все еще очень темно. Налетали сильные порывы бриза и раскачивали карету, которая, впрочем, была очень устойчивой. Поэтому оснований опасаться, что она перевернется, не было.

Смотря вперед, Бруно старался увидеть, нет ли каких-либо огней на северном горизонте, свидетельствовавших о возвращении ямщика с запасными лошадьми. Полная темнота, мрак, тем более глубокий вдали, что передняя часть почтовой кареты четко вырисовывалась в свете, отбрасываемом фонарями. Затем Бруно оглянулся по сторонам, и ему показалось, что на расстоянии около шестидесяти футов появились какие-то яркие точки, которые быстро и бесшумно перемещались во мраке то на уровне земли, то на два-три фута выше.

Первым делом Бруно спросил себя, не было ли это простой фосфоресценцией[115] блуждающих огоньков на поверхности болота, где всегда хватает сероводорода[116]. Однако, если его рассудочное предположение могло оказаться ошибочным при определении степени опасности непонятного явления, то лошадей-то их инстинкт не мог обмануть! А они начали при виде этого феномена проявлять признаки волнения, принюхиваясь и фыркая необычным образом.