Эдуард Говорушко - Садовник Страница 16

Говорят, дурная, убогая архитектура города, района, поселка дает своеобразный толчок для криминогенной обстановки региона. На души ребят определенно влияет картина разрушающихся коттеджей, предназначавшихся для молодых специалистов. Это мертвое пространство, в котором никто не живет, потому что раз нет работы, нет денег, то и нет самих специалистов. Деревенские ребята достаточно практичны, чтобы не знать, сколько времени родители не получают денег. И достаточно наблюдательны, чтобы не видеть, как с пустыми руками возвращаются матери и бабки от машины с товаром заезжих коробейников. Знают они и то, что за полтора года в деревне умерло вдвое больше людей, чем родилось. Здесь нет практически здоровых  - гипертония, язвы, инфаркты. Нет лекарств  - фельдшер за свои деньги пополняет аптечку скорой помощи".

Юность и удивительная красота, данная Богом России, до поры держат тонус этих мальчишек. Но фельдшер Надежда Алексеевна Большакова, которая уже два года пользует сельчан, говорит просто: "Все нервные, дерганые и понурые".

Нервным, конечно, можно быть и при полном материальном благополучии. А вот понурость  - это состояние души, которое возникает от однообразия, скудости эмоциональных впечатлений, сузившегося до нищеты культурного пространства. Тамара Макаровна Королева, учительница местной школы, приехала сюда из костромских краев, более тридцати лет ведет начальные классы и жалуется мне:

-  Горько смотреть на детей. В новом веке мы повернули вспять, к убогим возможностям приходских школ старой России. Какие там компьютеры! В нашей школе один-единственный черно-белый телевизор; в лабораториях  - приборы тридцатилетней давности; спортивный зал пуст  - нет денег на покупку инвентаря; не вырастим мы ни Репиных, ни Васнецовых. Вырастает поколение выпускников, не знающих культурных ценностей не только, скажем, Москвы или Петербурга, но и областного центра. В самой Левенде школа сгорела, восстанавливать ее не собираются. У районного начальства зреют планы прикрыть школы в двух соседних деревнях. В клубах и библиотеках наполовину урезаны штаты. Это фон, на котором подрастает новое поколение. Где приложить свои силы? Большинство воспитанников пановской школы идут в районное профтехучилище, прозванное местной молодежью "мухоедкой", ибо все выпускники его остаются или безработными, или устраиваются куда попало...

Накануне первого сентября я завела с братьями Смысловыми разговор о будущем. Вот что хотел бы в будущем видеть 13-летний Сережа:

чтобы вовремя платили зарплату;

чтобы создавали новые рабочие места;

чтобы в деревне меньше умирало народу;

чтобы были бесплатные учебники;

чтобы в магазин не возили вино.

Да, "мухоедка"  -  не Гарвард!

Но это  - мирный центр России, без национальных проблем. А вот когда я смотрю новости из Чечни, я как бы не вижу ни корреспондента, ни солдат, ни пушек, не вижу первого плана  - я не могу оторвать глаз от детей в глубине кадра. Оборванных, запуганных, несчастных. Один человек, переживший войну, писал: "Я, будучи ребенком во время оккупации, видел убитых, замученных и публично расстрелянных. В том, что я продукт войны, голода и террора, нет сомнений; я просто не способен придумать рассказ, который не кончался бы смертью, катастрофой, самоубийством или тюрьмой..."

На продовольственном рынке около "Динамо" чеченцы продавали картошку с машины. За ее кузовом прятался мальчишка, чернявый, с острыми глазами, и каждого появляющегося на горизонте прохожего расстреливал из игрушечного автомата. Мать  - чеченка - дала ему по шее и выбросила автомат в кусты. Поведение сына ее не смешило, а пугало. Она знала, как посмотрит русский прохожий на эту шалость, и знала, почему так играет сын. Я же вспомнила старомодные строчки Самуила Маршака, весьма актуальные в сегодняшней чеченской ситуации:

Для практики бомбу бросает дитя

В кота, петуха и наседку,

Потом в гувернантку швыряет, шутя,

И в тетку, и в бабку, и в дедку.

Всерьез ли такою игрушкой бомбят

Иль только немного калечат 

Пока неизвестно. Но души ребят,

Наверно, они изувечат.

Живущие среди разрушений, непонимания, где теперь их земля, где их родина, чеченские дети забывают лучшие свои национальные обычаи и даже изменяют вековечному в Чечне культу мужской доблести, впитывая гниль звериного насилия. Конечно, войну не остановить мановением волшебной палочки, но мне кажется, что надо думать о детях. Надо оторвать детей от войны. Остановить их больное существование с шаткостью понятий в неопытных, слабоумных, развинченных головах, чтобы ненависть, передающаяся из поколения в поколение, враждебность и агрессивность, антагонизм и подозрительность не стали почти биологической характеристикой. Только любовью, словом, просвещением, расширяющим взгляд на мир, сегодня можно убедить чеченского ребенка, что Россия- его родина, которая ничего у него не отнимает, но многое старается дать. Только так можно заглушить еще не осознанную детскую неприязнь.

Кирилл и Мефодий многое понимали в жизни, просвещая людей. Умирая, один из них сказал другому: "Продолжай мое дело, учи, но учи детей, а не взрослых, ибо им жить". Значит, снова предстоит "долгая культурная оккупация" (термин философа-эмигранта Ивана Ильина) - упорядочение жизни, книги, музыка, национальная история, психология и т.  д. Возможно, этот процесс родит личность, наделенную национальным гражданским мужеством, которая поможет чеченскому народу увидеть себя в достойном и мудром качестве.

Кстати, в Саратов пригласили чеченских ребят на каникулы. Им раздали подарки, а они, собрав их в один мешок, подарили воспитательнице, которая отказывалась и плакала.

А в Нижнем Новгороде выпустили букварь для Чечни. Его показали по телевизору: яркий и веселый. Тираж пока небольшой. Но все же...

Дом, который нам предлагала Тэтчер

Как-то к нам пришла Юлина однокашница по Бостонскому университету со своим мужем Майклом. Они подыскивают себе дом и хотели бы похожий на наш. Брюс пошутил: второго такого, мол, нет. А Наташа напомнила, что в свое время наш дом ему не понравился, и он предлагал повременить с покупкой. Зять отшутился:  "Я же не знал, что вы собираетесь вызвать в Бостон всех своих русских родственников". За столом сидела и племянница Люся, прилетевшая из Санкт-Петербурга. И дом был полон под завязку.

С этим домом дети, как говорится, "сели в последний трамвай": сразу после его приобретения цены на недвижимость стали расти, и конца этой тенденции не видно. Наш дом, который был куплен за 290 тысяч долларов, оценивается теперь почти в полмиллиона. Теперь мы, конечно, этот дом не вытянули бы.