Ннаталья Жуковская - Судьба кочевой культуры Страница 16

Все решали первые несколько фраз. Заинтересуют наши вопросы стариков — они останутся, не заинтересуют — извинятся, что ждут дела, и уедут. Имя Даваацэрэна старикам было известно, и когда он представился, это произвело на них впечатление. Они внимательно выслушали его импровизированную речь о нашей экспедиции, о тематике наших исследований, о том, почему важно изучать народную культуру. Старики согласно кивали головами, и через несколько минут стало ясно: разговор состоится, а они уже гордятся тем, что «иностранная экспедиция» приехала именно к ним.

Старики выжидательно затихли. В их глазах и любопытство и опасение: а вдруг я спрошу что-нибудь такое, чего они не знают. Задаю первый вопрос, с которого обычно начинаю беседу: как называется местность, в которой мы находимся, а также окрестные горы, пади, перевалы, пещеры, когда и почему возникли эти названия, есть ли легенды и предания, объясняющие их происхождение? Отвечать начинает один, его дополняет и уточняет другой, вот уже включился третий… и пошло.

С названиями все просто и ясно, окрестные места им знакомы с детства. Скотоводы и охотники, они знают не только каждую гору и падь, но и все лощинки и тропинки, по которым ходят десятки лет сами и сотни лет ходили их предки. Через несколько минут у меня в тетради уже полсотни названий: Большая лошадиная гора, Малая лошадиная гора, Северная падь, Южная падь, Правый приток, Левый приток… Все естественно и закономерно. На Западе и на Востоке, в Европе и в Азии, в древности и в средние века человек обживал пространство одним и тем же способом: он и его дом — это центр, а все, что вокруг, обозначалось с помощью стран света (север, юг, восток, запад), размера (большой, малый, средний), цвета (белый, красный, черный и др.), направления — направо или налево.

Барьер настороженности преодолен, старики оживились. Вопрос им понятен, и они рады, что их ответы мне интересны. Вторая группа вопросов касалась двух взаимосвязанных понятий «клятва — проклятие». Кто, кому, в каких обстоятельствах давал клятву, носила ли она только словесный характер или подкреплялась каким-либо материальным действием? Кто, на кого, за что и как мог наложить проклятие? Известны ли им из собственной практики случаи такого рода?

Старики затихли, каждый вспоминал что-то свое. Вопрос касался случаев не столь уж частых в жизни вообще, а в последние десятилетия — тем более. Но это была часть системы их ценностей. Каждого их них с детства постоянно приобщали родители и поколение взрослых в целом к основам этой системы. Клятва, верность своему слову, проклятие изменившему ему были одним из кирпичей в фундаменте того, что называется национальным характером, духовной сущностью нации.

Клятва воинов и клятва побратимов. Первую приносили знамени перед выступлением в военный поход. Знамя считалось воплощением воинского духа народа и военного «гения» его предводителя. Клятва знамени скреплялась человеческой жертвой — сердцем и кровью врага, храброго воина из армии неприятеля, захваченного в плен в бою. Кровью его дымящегося сердца кропили знамя, а остатки выдавливали в чашу с водкой, пригубить которую должны были все приносящие клятву. Побратимы — друзья, давшие друг другу клятву в вечной дружбе. Классические побратимы монгольской истории и литературы, известные каждому монголу с детства, — это Чингисхан и его друг Джамуха. Клятва помогать друг другу в любом деле в военное и мирное время, бросать все и являться по первому требованию названого брата также скреплялась кровью и подарками. Каждый надрезал личным оружием палец своей правой руки и давал отсосать кровь другому. После такого ритуала побратимы становились более близкими людьми, чем кровные братья. Затем они обменивались конями, поясами, оружием, в военном походе спали под одним одеялом. Джамуха нарушил клятву, стал врагом Чингисхана и был предан собственными слугами. Именно на его примере молодое поколение веками училось тому, что такое позор клятвопреступления и возмездие за него. Институт побратимства сохранился до XX века. Уже не ханы и нойоны, а простые люди могли дать друг другу клятву в верности, обменяться подарками, пусть не очень дорогими, и даже совершить ритуал «обмена кровью».

Все это, конечно, знали мои старики, обо всем этом у них было свое мнение, основанное на опыте собственной жизни. Они опять говорили друг за другом и все вместе, но постепенно, по мере появления новых вопросов, из их среды все более четко начал выделяться один, как я его назвала про себя, «интеллектуальный лидер» по имени Чойсурэн. В конце концов на все мои вопросы стал отвечать только он, а другие внимательно и порой с явным изумлением слушали его. Незаметно в юрту вошел секретарь партийного комитета сомона, он хотел узнать, когда бригада стариков отправится на сенокос, но сам не заметил, как заинтересовался нашей беседой, и, возможно, какими-то новыми глазами увидел в этот день всю компанию стариков, и особенно Чойсурэна.

Такой «лидер» есть в каждом сомоне, однако не всегда удается с ним побеседовать: то он болен, то уехал к кому-то погостить, а то и в самом деле на сенокосе. А вот Чойсурэн по счастливой случайности оказался на месте. То спокойное достоинство, с которым он обдумывал свои ответы, удовольствие и легкая зависть остальных присутствующих, которые вскоре после начала беседы поняли, что и дополнить-то его они ничем не могут — настолько были обстоятельны его рассказы, — все это говорило о том, что на сей раз нам действительно повезло.

О чем бы я ни расспрашивала в дальнейшем, будь то местные святыни — шаманские горы и рощи, пещеры, где когда-то жили отшельники, — семантика отдельных церемоний в погребальных и свадебных ритуалах, календарные праздники и обряды, сезоны хозяйственного года монгольских скотоводов, будничные и праздничные жесты и позы, правила поведения в юрте, и особенно запреты, — на все мои вопросы он давал ответы.

Именно от него я впервые услышала разумное объяснение особенности походки монгольских стариков, которая давно не давала мне покоя. Ну что такое походка? Разве она не индивидуальна у каждого? Разве люди ходят стремительно, не спеша, вразвалочку не по каким-то своим, вряд ли им самим понятым законам? В Монголии, оказывается, нет! Я не раз обращала внимание, как ходят в Монголии старики — гордо, степенно, сложив за спиной на крестце руки. В разных частях страны эту походку называют по-разному: «держась за крестец», «руки за спиной» и т. д. Много раз я замечала, что старики всегда сердятся, когда так ходит молодежь, и запрещают ей это, но ни разу никто не дал этому вразумительного объяснения. «Так принято», «так надо», «так было всегда» — стандартные ответы на мои вопросы. И вот наконец я слышу от Чойсурэна, что мужчина приобретал право на такую походку лишь тогда, когда у него умирали родители и он становился главой и опорой семьи. И сразу походка из индивидуального качества превратилась в символ социальной зрелости, наступающей для каждого мужчины в определенное время. Вот почему так сердятся отцы, когда их сыновья ходят, держа руки за спиной, еще не имея на это дарованного им обществом права: «Разве я у тебя умер, что ты держишься за крестец?»