Генри Мортон - Лондон. Прогулки по столице мира Страница 17

Необычным обитателем почти половины разрушенных районов является оксфордский крестовник, настоящая родина которого — Сицилия, где он буйно растет среди вулканического пепла. Первое сообщение о нем, сделанное в Оксфорде, датируется 1794 годом. Судя по всему, он распространился именно из ботанических садов и в 1867 году появился в Лондоне. Возможно, впрочем, что тогда его просто впервые заметили. Теперь он встречается почти в каждом втором из разрушенных кварталов Сити.

Другой захватчик, который, как выражается мистер Фиттер, «окреп благодаря бомбардировкам», — канадский мелколепестник, о появлении которого в Лондоне впервые было упомянуто в 1690 году. В 1862 году он разросся на месте выставки в Южном Кенсингтоне, а уже пятнадцать лет спустя захватывал пустыри и карабкался на железнодорожные насыпи. Он настолько плодовит, что со временем нас, вероятно, ожидает настоящая эпидемия этого растения.

С каждым годом увеличивается как количество, так и разнообразие видов растений, которые появляются на развалинах. Считается, что большинство из них дикорастущие, других приносят птицы, а некоторых и люди. Говорят, что томаты и фиговые деревца обязаны своим появлением конторским служащим, перекусывавшим на развалинах и не трудившимся убирать за собой. Но кто занес сюда эти ужасные паслены?

Забравшись на стену в районе Олдермэнбери, я сорвал несколько цветков, названия которых были мне неизвестны. Мне захотелось засушить их прямо в блокноте. Спускаясь, я вдруг увидел над собой человеческое лицо и типичную усмешку кокни. Это оказался почтальон, который с пустой сумкой на плече направлялся в сторону церкви Сент-Мартин-ле-Гранд.

— Замечательно, не правда ли? — произнес он, вынимая трубку изо рта и указывая ею на руины.

— К вам приходят письма с этими адресами? — уточнил я, махнув рукой в сторону заросших травой подвалов.

— Каждый божий день, — ответил он. — Со всего света.

Уж не знаю, откуда взялась легенда о сдержанности англичан, но в наши дни она не соответствует действительности. Стоит молодому лондонцу завести разговор, как его уже не остановить. Этот почтальон насмотрелся на бомбардировки и рвался поведать мне все, что ему было известно. МППО (мероприятия по пассивной противовоздушной обороне) и АССС (аэронавигационная служба стационарных средств связи), нехватка воды, долгие вечера в бомбоубежище… Затем мы перешли к ботанике.

Оказалось, что почтальон, как и многие его друзья, был садовником-любителем. Во время войны они возделывали небольшие садики.

— Вам наверняка ведомо, откуда здесь взялись все эти растения и цветы? — спросил я.

Он легонько ткнул меня локтем в грудь, скорчил гримасу и подмигнул.

— Только между нами, ладно? За все говорить не буду, а вот про некоторые скажу. Мы с ребятами частенько покупали в «Вулвортс» пакетики семян. Бросали, значит, эти семена за ограду и ждали, когда они прорастут. Забавно было потом читать в газетах, что это, мол, птицы постарались! Птицы, вот умора! Уж мы с ребятами повеселились от души… Ну, бывайте…

И, повесив на плечо сумку, он удалился в направлении Главпочтамта.

Через заросли сорняков я двинулся к Мургейту, размышляя о том, что всякий, кто любит Лондон, несомненно оплакивает потери, понесенные столицей во время войны. Конечно же, эти потери могли быть гораздо более тяжкими. Кто смел надеяться в самый разгар битвы за Англию, что главные достопримечательности Лондона не понесут никакого ущерба или же получат лишь незначительные повреждения? Вестминстерское аббатство, здание парламента, Букингемский дворец, Пиккадилли, Трафальгарская площадь, Национальная галерея, Британский музей, собор Святого Павла, Английский банк, дом лорда-мэра, Королевская биржа, Тауэр, Саутуоркский собор, музеи Южного Кенсингтона, галерея Тейт и все мосты — ничто из перечисленного не понесло существенного урона, хотя и находилось на волосок от гибели.

И сегодня, наблюдая эти достопримечательности в их привычном виде, многие приезжие несколько раздраженно спрашивают: «А где же можно увидеть следы бомбардировок?»

Воскресенье в Лондоне…

Вест-Энд по-пуритански скромен и молчалив. Бонд-стрит пустынна, словно сельская улочка. Несчастные иностранцы, крадучись, ходят по улицам или прячутся в отелях. Все они крайне сожалеют, что находятся не в Париже. Но стоит сесть в омнибус, который следует в Олдгейт, — и вы попадете в другой, более колоритный Лондон. В этом городе праведную жизнь ведут по субботам, а по воскресеньям веселятся.

Неподалеку от Хаундсдитч на углу улицы собрались мужчины, около тридцати человек, в основном евреи. Они стоят маленькими группками, перешептываются друг с другом и в целом ведут себя чрезвычайно тихо. Они вовсе не станут возражать, если и вы присоединитесь к их группе, — напротив, будут только рады. Чуть позже становится ясно, что эти люди кучкуются вокруг неприметных типов, чьи пальцы буквально усыпаны перстнями с драгоценными каменьями.

Идет спор. Резкий кивок головы, отвергающий жест, блеск пятисотфунтового бриллианта — во всяком случае, именно на такую сумму камень выглядит. С противоположной стороны улицы ослепительно сверкает другой, на взгляд — никак не дешевле тысячи фунтов.

Это знаменитый истэндский Хэттон-гарден. Каждое воскресенье по утрам здесь встречаются евреи, желающие купить кольцо или перстень с бриллиантом. Они с удовольствием торгуются часами напролет. Продавцы доверяют покупателям — скажем, они разрешают потенциальным клиентам брать кольца в руки и даже переходить с товаром на другую сторону улицы.

— Сколько? — услышал я чей-то вопрос.

— Я отдал десять фунтов, что я с этого буду иметь?

Напряжение нарастает — но кто разберет, напускное или взаправдашнее? Кто взывает к Иегове, кто пренебрежительно пожимает плечами, кто внезапно уходит и столь же внезапно возвращается… Старая как мир игра, ровесница Иерусалима и Вавилона, ее правила, похоже, не меняются с течением веков. Получишь ровно столько, сколько сможешь получить, а времени на это затратишь столько, сколько потребуется.

В нескольких ярдах по соседству — рынок старой одежды. В будние дни здесь торгуют оптом, а по воскресеньям в розницу. Одна половина рынка отведена под женскую одежду, вторая — под мужскую. Старые костюмы приводят в порядок каким-то таинственным способом, чистят и гладят, чтобы они могли выдержать несколько мгновений самого придирчивого осмотра. На самом деле эта одежда вызывает жалость. Где только она не побывала за годы своего существования! Ее век кончился, она давно исчерпала свои возможности. И вот теперь, на исходе жизни, когда она уже готова обернуться ветошью для чистки автомобилей, ей придают «светский лоск», иллюзорную изысканность. Энергичные молодые евреи наперебой зазывают покупателей.