Вячеслав Алексеев - Из записок геолога Страница 17

Худшие опасения хозяина тайги подтверждались: люди, с оглушающим ревом направились на другую сторону реки и вышли на берег, чтобы здесь обосноваться насовсем. Медведь мотнул головой, отгоняя обнаглевших слепней, и вновь боль пронзила всю спину. Глухо заурчав, зверь затрусил вниз по реке, намереваясь незаметно переплыть на тот берег, где расположились соперники.

Отработали очень быстро: почти бегом добирались до отмеченных на карте точек, наспех устанавливали треногу с прибором, Марина переписывала показания, уделяя шкале меньше времени, чем окрестным кустам, и тут же срывались дальше. Дмитрий перетаскивал прибор, не на плече, как всегда, а держа треногу наперевес — острыми стальными ножками вперед. А Евгений Петрович не хуже заправского ковбоя, мгновенно наводил ствол тулки со взведенными курками на любой лесной шорох. Едва лодка отчалила от берега, наступила разрядка — геологи забавлялись над пережитым страхом. — Жень, а Жень — как ты шарахнул пулей по вороне то, когда она над головой каркнула? — заливалась смехом Марина — Медведь же не мог на таком тоненьком деревце разместиться! Да и каркать он не умеет! А ты все равно промазал! — А сама-то? Олимпийские рекорды бьешь? Сколько метров было в той протоке, что ты без разбега перемахнула? Метра три с гаком? — вспоминал понравившийся эпизод начальник. — Дмитрий и то не смог. — Ну мне тренога мешала, а так я б тоже перепрыгнул. — Заступился рабочий за лаборантку. — Не оправдывай, не оправдывай. Это ж ты тогда сквозь кусты ломился, а она на медведя подумала, вот и сиганула.

Медведь проследил взглядом удаляющуюся лодку. Его раздирали противоречивые желания: с одной стороны, хотелось знать — на кого охотились пришельцы, с другой — нельзя было упускать их из виду, если охота шла на него самого.

Когда казанка скрылась за поворотом, осторожность взяла верх и медведь медленно затрусил кустистым берегом вниз по реке, ориентируясь по далеко разносящемуся звуку моторки. Острая боль в спине ушла, уступив ноющему жжению и лишь при резких движениях прострелы, отдающие в голову, заставляли сбавлять бег. Когда звук моторки совсем ослабел, медведь скатился в реку и поплыл по течению. По только что полученному опыту он знал, что находится в воде в присутствии людей было очень опасно, но ледяная вода успокаивала боль и отгоняла вконец озверевших слепней. Да и передвигаться вплавь было не в пример быстрее.

Едва слышимый звук пропал вовсе, медведь забеспокоился — не почувствовали ли люди преследователя? Не затаились ли где в засаде? Зверь, принюхиваясь, как только мог высунул из воды морду и сразу почуял неприятный запах гари, хотя стелящийся по воде сизый дымок моторки совсем уже развеялся. Сквозь бензиновую вонищу едва-едва пробивались и знакомые запахи — леса, разнотравья, береговой живности. Немного успокоившись, медведь вылез на берег — голод давал о себе знать, а запахи говорили о близости дичины. Хозяину повезло, крупный выводок глухарей пешком пробирался через стену ивовых кустов на берег реки, чтобы набить свои зобы камешками — птичьими «зубами» — перетирать склеванные семена. Заметив хищника, стая бросилась было врасыпную, но густые кусты мешали взлететь, а медведю — все нипочем. Одним прыжком он подмял и кусты и одного самого глупого и непроворного птенца выводка, запутавшегося в густых ветвях.

Подкрепившись, медведь долго стоял в раздумье на берегу реки и, возможно повернул бы обратно, но в этот самый миг до него донеся звук далекого выстрела. В подступающих сумерках по реке звуки разносятся очень далеко, медведь знал это. Знал и то, что совсем рядом начинаются земли его соседа другого медведя, который будет очень недоволен появлением незванного гостя.

И тем не менее… Этот звук… Этот выстрел вновь всколыхнул угасшую было ярость. И медведь шагнул в воду.

Вечером, упаковываясь в спальные мешки, Марина сказала мужу:

— Все же с медведем как-то глупо получилось.

— Ладно, не переживай, — ответил Евгений, — в жизни все происходит от глупости. Даже род человеческий — от глупости! Ведь подавляющее большинство рождается от элементарного «залета». То есть по той же глупости, по молодости, по пьянке, по… в общем, по чему угодно, но только не в результате осмысленной и целенаправленной работы в этом направлении. Hе веришь? — Спроси у своих родителей. Спроси у знакомых, в конце концов, которые уже успели отдуплиться, да взять даже нас с тобой — детей пока не планируем, но если вдруг? Ты ж не пойдешь на аборт? Вот и появится незапланированный член общества — как все.

— Хм… Любопытно…

— Да что там деторождение, — поймав любопытную мысль, Евгений стал развивать тему, — абсолютно все более-менее значимые в этой жизни вещи мы вершим исключительно по глупости, безо всякого расчета и планов на будущее. Возьми нашу братию — ученых, каждый гордится некоторым достижением, которое он считает своим звездным часом. Я спрашивал некоторых об обстоятельствах тогдашнего творчества. Отца спрашивал, академик, как-никак. И все, представляешь? Все! Помявшись, отвечали: «Молодой был… Глупый». Или вспомни наш институт — кто с нашего курса пришел учиться по призванию? Я один! Даже ты подала документы — за компанию с подругой! Она конкурс не прошла, а ты поступила… Дети — «молодой и глупый», профессия — «молодой и глупый», спроси о любви — ответ тот же. В молодости действительно глупости много, а трезвого расчета — мало. Вот поэтому то в сей период жизни и происходят главные поступки и нетривиальные достижения. А что делать людям в зрелости, умудренным кое-каким жизненным опытом? Так что глупость — наше главное оружие! Понятно теперь? Так что спи и не волнуйся. Медведь уже далеко от нас.

— Да я знаю, что далеко. Жалко его — с пулей в спине он может и не выжить, а вот намается перед смертью… — сказала Марина.

— Выживет, медведи — они живучие.

Медведь плыл на запах. Дым костра и забивающая нос бензиновая вонь пробуждали страх, и зверь неоднократно подумывал — не повернуть ли обратно? Но едва лапы касались прибрежной земли, как просыпалась жгучая боль в загривке, убаюканная ледяной водой. И вновь ярость заставляла выгребать на глубину — плыть дальше по течению.

Пятна оранжевых палаток на фоне сумеречного черно-зеленого леса медведь заметил издалека и, несмотря на боль, вылез на берег. Далеко лесом и кустами обошел лагерь геологов, зашел с наветренной стороны и тихонько начал подкрадываться к чужакам. За деревьями их не было видно, однако нос и уши прекрасно информировали о направлении и расстоянии: не только непривычные звуки, но даже едва заметный шорох отлично был слышен в утихшем ночном лесу. Сам же медведь пробирался совершенно бесшумно — ни одна ветка не треснула, ни один листок не шелохнулся.