Я жду тебя в Париже - Селина Танеева Страница 18

Возможно, на тот момент еще не все разочаровавшие отношения удостоились места на ее тихом кладбище? Арине очень не хватало этих склепов и надгробий с именами людей, которые были частью ее жизни. Частью жизни они и сейчас остаются. Но не ее.

Так что же покоилось на ее собственном маленьком кладбище среди миллиона других горестей в городе разочарований? Отношения: дружбы, любви, партнерства. Но только те, которых ей было жаль. Те, которые могли бы получиться, если бы она знала, что нужно было сделать, чтобы их спасти. Но она не знала. Или Арина-то знала, но другой стороне они нравились и так: властные, безразличные, незрелые, потребительские, унижающие, злые…

Были и те, которых на самом деле не было, а очень хотелось. Те, которые годами она старалась раздуть из уголька в своем сердце, но пламя так и не перекинулось на другой «пламенный мотор». Просто прожигало дыру в ее собственном и мучило. Не сложилось, не повезло.

А тех, что не жаль, не будет там, на ее собственном виртуальном кладбище Пер-Лашез. Когда-то Арина решила, что отношения должны быть похоронены именно в Париже. Именно потому, что это — город любви, пусть для нее и не сложившейся, и потому, что ей он не особенно понравился, а значит, не захочется возвращаться к этим могилам снова и снова. Покойтесь с миром…

Например, ей совершенно не жаль было ее семнадцатилетнего брака. Он был длинным поводком с иллюзией свободы, но каждый раз, натянувшись, отбрасывал назад. Виной, долгом, стыдом, жалостью, обидой. Другим он быть не мог. Они были тем, кем были. В нем не было единения, заботы, поддержки. И быть не могло. Не за чем о нем горевать.

Сегодня день Анетт и Антуана. Они отрывались от сердца с мясом, за несколько заходов, с надеждой на то, что все еще наладится. Господи, как же жаль этой дружбы! Ее она положила прямо на входе на ее собственное маленькое кладбище. Арине было приятно сидеть над этим надгробием и вспоминать. Поблизости никого не было, поэтому она решила проговорить все вслух: «Мне было с вами очень хорошо. Но я не смогу оживить ту близость, которую испытывала к вам. Я оплакиваю ее, но уже не считаю, что без вас мне нечем дышать. Уже отгоревала с душащими грудь рыданиями и упрямыми слезами. Вам обязательно нужно быть вместе. Вы — прекрасная пара. Я рада, что вы идете по жизни, смеясь. Я испытываю к вам невероятную благодарность за то, что были рядом. И за то, что последним жестом и хлестким словом оборвали тонкую уже и липкую нить. И отпустили меня. И шаги навстречу вам можно было бы сделать, и простить, и построить что-то другое. Но я не хочу суррогат». Она хотела бы не плакать, но на похоронах ведь плачут, даже те, кто не собирался. И она плакала. Горько и тихо.

А потом встала и, не оглядываясь, пошла к выходу. Арине хотелось уйти поскорее, но обратный путь показался длиннее, поэтому воспоминания о прежних визитах все-таки навалились. Она никогда не навещала свои предыдущие захоронения, но не думать о них совсем не получалось.

Надин. Ребенком Арина ненавидела ее. В основном за то, что мать ее любила, а Арину нет. Она была ее маленькой Надин, а Арина — просто Ариной. Теперь, когда у нее свои дети, единственное, что она знала наверняка, это то, что они оба чувствовали ее любовь, никто не был гадким утенком, подкидышем. В более старшем возрасте под маской доброты, Надин всегда скрывала желание уколоть, задеть, заставить почувствовать вину за желание жить, за рвение к свободе. Эти лицемерные нравоучения всегда оставляли у Арины неприятное чувство: на словах Надин всегда была ее защитницей, на деле — камнем, повисшим на руках. Близкие должны быть тихой гаванью, куда можно прийти, когда весь мир извергает проклятия и злобу. Надин всегда заставляла ее оправдываться, придумывать причины своему выбору не быть жертвой. «Хорошо, что я стала другим человеком. И больше не обязана тебя слушать. Связи с сестрой у меня больше нет».

Лука. Как падки нелюбимые дочери на любовь! Когда, наконец, находится человек, чью любовь не надо заслуживать, который отдает ее с избытком — хочется принимать. Но, как оказалось, взамен нужно больше никого и ничего не любить. И это почти также больно, как искать любви, принадлежащей по праву рождения, но не полученной. Как же жалко было этой любви! Моментов, когда от воспоминаний перехватывало дыхание, когда тело откликалось на малейший намек: голос, запах, прикосновение. Довольно долго она не могла себе признаться, что эта связь не делает ее счастливой. Пыталась объяснять снова и снова, но увы. Когда чувства превратились в тяжелый груз ответственности за чужие переживания, она поняла, что пора прекратить страдания, оставить «незаконченный роман в парке на скамье». И поехала в Париж.

Маман. Как назвать ее? Мадам Тактичность? Госпожа Мораль? Сеньора Страдалица? Даже когда в пылу спора из-за чужого человека Маман сказала: «Ты мне не дочь», Арина не смогла принять, что искусственное дыхание ее отношениям с матерью не поможет. Когда больше тридцати лет чувствуешь себя недостаточно хорошей, привычка доказывать обратное так просто не покидает уставшую, изнывшуюся душу. Она задавала себе и всем мучительный вопрос: «Почему она меня не любит? Так разве бывает?» Арина была лучшей из дочерей: умной, предприимчивой, щедрой. Но этого оказалось мало. Как выяснилось, насильно мил не будешь даже собственной матери. Жаль, что на это открытие ушли десятилетия. Тяжесть груза несправедливости — почему даже самых недостойных матери любят, а ее такую хорошую нет, — не давала ей быть собой, превращало в марионетку в умелых руках манипуляторши: сделай так, а то не буду любить, сделай эдак, а то матери плохо будет. Арина сама не поверила своим ушам, когда у нее, в конце концов, вырвалось: «Ну, и живи одна в своем маленьком извращенном мире. Я так больше не могу». И освободилась. Нужно было только понять, что делать с горем утраты надежды на любовь Маман. Оно заставляло вновь и вновь искать оправдание жестоким словам, разбираться в причинах несправедливости, вести внутренний диалог. Арину сжигало изнутри. И тут этот пост в соцсетях.

Тогда, несколько лет назад, она собралась за час и взяла билет на первый же рейс. Ощущение, что если она вытерпит еще хоть один день, то ее просто придавит к земле, гнало Арину исполнить задуманное. Она не знала, поможет ли ей