Жюль Верн - Южная звезда Страница 19

— Ура! Ура! Приятель вне опасности!— вскричал Томас Стил, взмокший от пота, и закончил растирания.— Но взгляните, месье Мэрэ, он так и не отпускает тот комок земли, что зажат в его скрюченных пальцах!

У молодого инженера было много иных забот, чтобы обращать внимание на такие мелочи! Он влил больному в рот ложку рома, приподнял его, чтоб тому было легче дышать. Наконец, убедившись, что кафр окончательно вернулся к жизни, завернул его в несколько одеял и, вместе с тремя или четырьмя добровольцами, перенес в свое жилье на ферме Уоткинса. Там он уложил бедного кафра на свою кровать. Бардик поднес ему чашку дымящегося чая. Через четверть часа Матакит заснул мирным, спокойным сном: он был спасен.

Сиприен ощутил на сердце ту ни с чем не сравнимую радость, которую испытывает человек, вырвавший из когтей смерти человеческую жизнь. В то время как Томас Стил и его помощники, у которых от терапевтических стараний страшно пересохло в горле, отправились в буфет по соседству отметить свой успех кружкой пива, Сиприен, желая остаться возле Матакита, взял книгу и погрузился в чтение, отрываясь только для того, чтобы посмотреть, как тот спит, словно отец, стерегущий сон выздоравливающего сына.

За все шесть недель, что Матакит состоял у него на службе, Сиприен наблюдал за ним с удовлетворением и даже восторгом. Ум Матакита, его послушание, усердие в труде давали все основания для подобных чувств. Его отличали смелость, доброта, обязательность, необычайно мягкий и веселый характер. Он не чурался никакой работы, порой казалось, что, если бы такими свойствами был наделен француз, он мог бы занять достаточно высокое общественное положение. Надо же было случиться, что эти ценные дары нашли себе оправой черную кожу и курчавый череп простого кафра! Но у Матакита был и недостаток, причем очень серьезный, вытекавший, видимо, из его первоначального образования и не слишком спартанских привычек, приобретенных в родном краале. Стоит ли его называть? Матакит, сам того почти не сознавая, был склонен к мелкому воровству. Когда на глаза ему попадалась вещь по вкусу, присвоить ее казалось Матакиту делом совершенно естественным. Напрасно хозяин, встревоженный этой наклонностью, делал ему на сей счет строжайшие внушения! Напрасно грозился уволить его, если еще раз застанет на месте преступления! Матакит обещал, что больше это не повторится, плакал, молил о прощении, однако уже на следующий день, если представлялась возможность, все начиналось снова.

Соблазнялся он обычно вещами малозначительными: ножом, галстуком, вставочкой для карандаша или иной подобной безделицей. И все же, наблюдая подобный изъян у существа столь симпатичного, Сиприен сокрушался всем сердцем. «Подождем!… Не будем терять надежды! — говорил он себе.— Может, мне еще и удастся растолковать ему, почему нельзя брать чужое!» И теперь Сиприен, глядя на спящего кафра, размышлял о причудливых контрастах души, объясняя их прошлой жизнью Матакита среди дикарей его касты!

К ночи юный кафр проснулся свежим и бодрым, словно и не было нескольких часов почти полной остановки дыхания. Теперь он мог рассказать, что произошло.

Ведро, случайно накрывшее ему лицо, и длинная лестница, выгнувшаяся над ним опорной аркой, сначала защитили его от механических последствий обвала, а затем в течение длительного времени спасали от полного удушья, сохранив для него в глубине подземной тюрьмы небольшой запас воздуха. Он в полной мере оценил эту счастливую случайность и сделал все, чтобы ею воспользоваться, стараясь дышать как можно реже. Однако мало-помалу воздух ухудшился. Матакит почувствовал, как сознание его постепенно угасает. В конце концов, он впал в какой-то тяжелый и тревожный сон, и если время от времени приходил в себя, то лишь для отчаянной попытки сделать еще один вдох. Потом все померкло. Он больше не сознавал, что с ним происходит, он был мертв…

Сиприен позволил ему поговорить, дал поесть и попить, несмотря на протесты велел остаться на ночь в кровати, куда его положили. Наконец, уверившись, что опасность миновала, оставил своего подопечного одного, чтобы нанести обычный визит к Уоткинсам.

Молодой инженер чувствовал потребность поделиться с Алисой впечатлениями дня, а главное — поведать о растущем отвращении к руднику, отвращении, которое после прискорбного утреннего несчастья только усилилось. От мысли, что жизнь Матакита подвергается опасности ради очень сомнительного шанса добыть кучку жалких алмазов, ему становилось тошно. «Заниматься таким ремеслом самому — это еще куда ни шло! — рассуждал Сиприен.— Но за скудную плату принуждать к этому несчастного кафра, который мне ничего не должен,— просто гнусно!»

И он рассказал девушке обо всем, что произошло в этот день: о несчастье на руднике, о молодом негре, заживо погребенном в его клеме, обо всем, что передумал, пока ухаживал за спасенным, и о письме, полученном от Фарамона Бартеса. И впрямь, не лучше ли последовать дружескому совету? Чем плохо отправиться на берега Лимпопо и попытать охотничьего счастья? Это было бы куда благородней, чем скрести землю самому или заставлять скрести ее для себя каких-нибудь бедолаг, не так ли?

— Что вы об этом думаете, мисс Уоткинс, ведь у вас такой тонкий ум и столько здравого смысла? Дайте мне совет! Я очень в нем нуждаюсь! Я утратил душевное равновесие! Чтобы вновь обрести его, мне так не хватает дружеской поддержки!

Последние несколько минут беседа шла уже по-французски и в силу этой простой причины особенно доверительно, хотя Джона Уоткинса, за минутку перед тем, на третьей трубке, задремавшего, никогда, кажется, не заботило, о чем это молодые люди говорят — будь то на английском или каком ином языке.

Алиса слушала Сиприена с глубоким сочувствием.

— Все, что вы мне говорите,— ответила она,— я уже давно за вас обдумала, месье Мэрэ! Мне трудно понять, как это такой инженер и ученый, как вы, могли ни с того ни с сего решиться на подобный образ жизни! Разве это не преступление против самого себя и против науки? Тратить ваше драгоценное время на труд чернорабочего, с которым простой кафр или заурядный готтентот справятся лучше вас,— это дурно, уверяю вас!

Сиприену хватило бы одного слова, чтобы объяснить девушке свой поступок, и, как знать, не потому ли она чуть преувеличивала свое возмущение, чтобы вырвать у него признание?… Но это признание Мэрэ поклялся сохранить для себя; открывшись, он перестал бы себя уважать; и он сдержался.

Мисс Уоткинс продолжала:

— Если вы так уж хотите найти алмазы, месье Мэрэ, почему бы вам не поискать их сначала там, где у вас и в самом деле есть шанс их найти,— в вашем тигле?[57] Послушайте! Ведь вы же химик, вы лучше кого бы то ни было знаете, что представляют собой эти жалкие камни, которые так дорого ценятся, и тем не менее хотите получить их посредством неблагодарной механической работы? Что до меня, я возвращаюсь к своей идее: будь я на вашем месте, я скорее попыталась бы сама изготовлять алмазы, чем отыскивать уже готовые!