Фарли Моуэт - Путешествие на Коппермайн Страница 2

Я искренне считаю, что подобное заблуждение следует навеки искоренить. А кроме того, убежден, что все эти охраняемые с торжественностью учености гробницы нашего величия укрывают вовсе не поблекшие призраки, а собрание живых людей, наделенных столь заметной и могучей силой присутствия, что само их помещение в склеп становится нам жгучим укором.

Сэмюэл Хирн — один из многих погребенных таким образом гигантов, но именно его мне особенно хотелось бы попытаться размуровать. И даже не побоюсь показаться вандалом на священном для историков кладбище, лишь бы удалась моя затея. Вот почему, готовя для издания его дневниковые записи, я решительно отверг кладбищенско-академический подход. Совершенно отказался от постаментов из сносок, приложений и комментариев, полагаясь взамен на умение Хирна-рассказчика, лучше прочих способного поведать свою историю. Я, вероятно, чрезвычайно вольно обошелся с текстом оригинала, перегруппировав и несколько сократив материал, сильно скорректировав синтаксис, пунктуацию, фразеологию и орфографию XVIII столетия, — все для того, чтобы устранить часть преград, возведенных временем между читателями и автором.

И пока я трудился над поставленной задачей, меня поддерживало убеждение, что сам Хирн никак не хотел, чтобы его повесть запрятали под академический саван, пока она не приобретет ореол святых мощей, а, напротив, писал ее для простых людей, как честную хронику захватывающего путешествия.

Фарли Моуэт.

Пэлгрейв, пров. Онтарио,

январь 1958 года

Сэмюэл Хирн родился в 1745 году в Англии, в Лондоне. Отец умер, когда ему было три года, и мать отвезла сына в Дорсетшир, где приложила все старания к тому, чтобы дать ему приличное образование. Однако не преуспела в этом. Даже суровые школьные учителя XVIII века не смогли вколотить в мальчика интерес к ученым занятиям, истинную склонность он проявил только к рисованию. Мать оставила свои попытки приобщить его к знаниям и решила пристроить его к какому-нибудь солидному делу, но Хирн и здесь не прижился. Он мечтал о море, и мать наконец уступила его желаниям.

Ему исполнилось всего одиннадцать лет, когда он в качестве гардемарина ступил на палубу флагмана капитана (впоследствии — лорда) Худа. Уже в первый год службы на флоте он принял участие в стычке с французами, за что получил денежную награду.

Когда же война[5] закончилась и быстрое продвижение по службе стало нереальным, Хирн решил уйти в отставку из Королевского флота. В 1766 году он поступил на службу в Компанию Гудзонова залива, а в августе того же года прибыл в Форт Принца Уэльского, расположенный при впадении реки Черчилл в Гудзонов залив. Там он нанялся на следующие два года помощником капитана шлюпа «Черчилл» водоизмещением шестьдесят тонн, который вел торговлю с эскимосами на западном побережье залива и промышлял ловом рыбы у острова Марбл.

Дела Хирна в Компании пошли хорошо, но ему не сиделось в крепости зимой, поэтому он принялся искать дело, где было бы больше возможностей проявить и испытать себя. И такое дело он нашел, отправившись на поиски реки Коппермайн.

Глава первая

Северные индейцы[6], кочующие по обширным просторам к северу и западу от реки Черчилл, частенько приносили кусочки медной руды на факторию Компании Гудзонова залива в Форте Принца Уэльского. Многие из служащих Компании предполагали, что самородки индейцы находили неподалеку от своих поселений, а исходя из сообщенных индейцами сведений о том, что копи расположены поблизости от большой реки, посчитали, что река эта впадает в Гудзонов залив.

И хотя первые сведения о большой реке вместе с образцами руды индейцы принесли на факторию у реки Черчилл сразу после ее основания в 1715 году, похоже, никаких попыток отыскать «медную» реку не предпринималось до 1719 года, когда Компания снарядила корабль «Олбани фрегат» и шлюп «Дискавери», дабы прояснить дело. Руководить экспедицией доверили Джеймсу Найту, основателю фактории в устье реки Черчилл.

Этого смелого путешественника не останавливали ни преклонные годы (ему было около 80 лет), ни скудость полученных от индейцев сведений, за верность которых к тому же трудно было поручиться, так как индейцев тогда толком никто и не понимал. Более того, он настолько уверовал в успех предприятия, что даже захватил несколько больших окованных железом сундуков — для хранения россыпного золота и других ценных находок.

Найт вскоре отплыл от английских берегов, а когда его корабли не вернулись к ожидаемому сроку, было решено, что экспедиция зазимовала в Гудзоновом заливе. Когда же и в 1720 году не пришло ни одно судно, в Компании встревожились и на поиски направили шлюп «Уэйлбоун» под командой Джона Скрогса. Но в ту пору северо-западное побережье Гудзонова залива было исследовано слабо. Скрогс встретил на пути множество мелей и рифов и повернул обратно в Форт Принца Уэльского, так и не узнав ничего определенного относительно пропавших судов.

Исходя из этого, кое-кто предположил, что Найт, должно быть, обнаружил Северо-Западный проход и вышел в Южные моря, обогнув Аляску.

В 1767 году Компания вела китобойный промысел у острова Марбл. Один из китобоев в поисках китов подплыл близко к берегам острова, у восточной оконечности которого команда обнаружила новый залив. У входа в него были найдены ружья, якоря, канаты, кирпичи, наковальня и множество других предметов, еще не испытавших на себе разрушительной силы времени. Можно было ясно различить место, где стоял дом, хотя эскимосы растащили его на гвозди и на дрова, а в бухте на глубине около пяти морских саженей виднелись кили двух затонувших кораблей. Теперь не оставалось сомнений, что Найт со спутниками попал на этот безлесный негостеприимный остров, что лежал в шестнадцати милях от материка, мало отличающегося от бесплодного скалистого острова.

Летом 1769 года мы встретили в новооткрытой бухте несколько эскимосов; когда же заметили, что один из них уже в годах, у нас разгорелось любопытство, и мы решили порасспросить его. В этом предприятии нам помог эскимос, зимой служивший на фактории переводчиком и каждый год выходивший с китобоями в море.

Эскимосы поведали, что корабли мистера Найта достигли острова уже поздней осенью и больший из них получил повреждение при входе в бухту. Тогда англичане — их было пятьдесят человек — начали строить дом. Как только лед сошел, эскимосы летом следующего 1720 года снова приплыли на остров, но англичан стало уже много меньше, а оставшиеся в живых выглядели очень больными.