Карен Джангиров - Убежище в Канаде Страница 21

Когда я находился в больнице, меня дважды навещал следователь районной прокуратуры города Смоленска - А.И.Грушко. В свой первый визит, 22 февраля, Грушко снял показания с меня и моего сына, однако, придя комне вторично, 1 марта, он начал всячески меня уговаривать изменить мои показания. "Понимаешь! - говорил мне следователь. - Мы не в состоянии обеспечить твоей семье круглосуточную охрану, так что для тебя же лучше будет закончить это дело миром. Ты же сам видишь, что творится в городе..." Не желая обострять ситуацию и видя, что прокуратура не собирается проводить расследование, я решил уступить следователю и изменить свои показания. По новой версии, состряпанной Грушко, телесные повреждения я получил в результате драки с неизвестным мне человеком, случившейся во время парковки моего автомобиля. Я также подписал заявление в районную прокуратуру, продиктованное мне следователем, в котором отказывался от каких-либо претензий к своему обидчику. Показания же моего сына, как я понял из разговора с Грушко, были вообще изъяты из дела. Я надеялся, что на этом все мои беды закончатся и меня навсегда оставят в покое.

Однако, этого не случилось. После выхода из больницы, 21 марта в районе 12 часов ночи в моей квартире стали раздаваться телефонные звонки с угрозами. Звонившие требовали, чтобы я уехал из Смоленска, если хочу остаться в живых. Я понял, что совершил ошибку, когда согласился замять дело, потому как моя уступчивость лишь уверила моих врагов в их полной безнаказанности. И на следующее утро, 22 марта, я отправил в Прокуратуру г. Смоленска письменное заявление, в котором вернулся к своим первоначальным показаниям по факту нанесения мне и моему сыну тяжких телесных повреждений. Я рассказал и о действиях следователя районной прокуратуры Грушко, склонившего меня к изменению своих показаний. Я так-же настоятельно просил оградить меня и моих близких от преследований. 2 апреля 1995 г. я получил короткий ответ из городской прокуратуры, в котором мне сообщалось, что за дачу заведомо ложных показаний я могу быть привлечен к уголовной ответственности. Так весьма оригинально городская прокуратура отреагировала на мой призыв о помощи. А еще через три дня - 5 апреля - моя жена была остановлена на улице группой из трех человек, один из которых, достав нож, стал рассказывать, что с ней случится, если я не перестану на них жаловаться. Ее также оскорбляли непристойными словами, за то, что она - русская женщина - связала свою жизнь с чеченцем. Этой же ночью был вдребезги разбит мой автомобиль, который я обычно держал на стоянке у своего подъезда. Понимая, что жаловаться в местные правоохранительные органы не только бесполезно, но и опасно, 6 апреля 1995 г. я отправил письменную жалобу на имя Генерального прокурора России, в которой подробно изложил все происходящее со мной в Смоленске, а также просил оградить меня от преследований. К этой жалобе я приложил копии выписок из истории болезни, выданных мне и моему сыну в больнице № 1, и копию ответа из городской прокуратуры Смоленска. Однако, ответа на это письмо я не получил. В течение всего апреля и в начале мая мне продолжали звонить по телефону и угрожать. Затем в городе поднялась новая волна античеченских настроений, вылившаяся в ряд погромов. Погромы коснулись и общественных мест, в основном городских рынков, где по сложившейся традиции работало много кавказцев. На центральном городском рынке работал и мой родной брат - Заур Бекоев, так же как и я постоянно проживавший в городе Смоленске. 14 мая 1995 г. около 11 часов утра на этот рынок был совершен налет многочисленной группой молодых людей (очевидно славянского происхождения), вооруженных обрезками труб и металлическими прутьями. У некоторых из нападавших имелись ножи и огнестрельное оружие. Выскочив из подъехавших к рынку автобусов, они с криками "бей черноту" начали жестоко избивать кавказцев и громить их торговые точки. В ряде мест раздавались выстрелы. В этот день я тоже находился на этом рынке, куда зашел навестить брата. Когда начался погром, я вместе с группой своих земляков был оттеснен в другой конец рынка и не видел, что происходило там, где находился мой брат. Погром продолжался около получаса при полном невмешательстве городских властей, при том, что ближайшее отделение милиции находилось в трех минутах езды от рынка. И только тогда, когда все уже было кончено и нападавшие, сделав свое дело, стремительно исчезли, к рынку подкатили машины с милиционерами, и началось запоздалое наведение порядка, вылившееся в госпитализацию тяжело раненных и задержание уцелевших кавказцев. Я тоже в числе прочих, с разбитым лицом и множественными ушибами, был задержан и доставлен в центральное отделение милиции, где всех задержанных в качестве профилактики продержали в КПЗ (камерах предварительного заключения) всю ночь. На следующее утро, выйдя из милиции, я узнал, что мой брат во время погрома на рынке получил тяжелое огнестрельное ранение, от которого скончался в тот же вечер в центральной городской больнице. Хочу добавить, что кроме моего брата в тот трагический день было еще 5 убитых, из которых четверо были чеченцами, а также множество раненых. Однако, реакция городских властей на случившееся была просто невероятной. Хорошо организованное нападение на кавказцев было с помощью местных средств массовой информации представлено, как столкновение между отдельными кавказскими группировками в борьбе за сферы влияния в городе. Никакого расследования не проводилось, не считая того, что в течение нескольких последующих дней в городе задерживались лица кавказского происхождения, которым инкриминировалось участие в беспорядках. Все это сначала очень шумно обставлялось в прессе, а затем постепенно было вытеснено другими событиями. 16 мая 1995 г. состоялись похороны моего брата, и в этот же вечер мне позвонил по телефону человек, назвавшийся Святославом, и от имени группы смоленских граждан предъявил ультиматум - либо я уеду из Смоленска, либо меня и моего сына отправят вслед за моим братом. Понимая, что нам угрожает смертельная опасность и четко сознавая, что власти не станут нас защищать, мы в этот же вечер приняли решение навсегда покинуть Россию. Жена и дочь должны были временно оставаться в Смоленске, пока мы не определимся с местом жительства. Я надеялся, что с моим отъездом их жизнь в Смоленске как-то нормализуется, ибо считал себя главной причиной преследования моей семьи. 5 июня 1995 г. я вместе с сыном выехал в Москву, где временно остановился на квартире у близкого родственника своей жены А.Петрова по адресу: пр. Мира 112, кор.2, кв.24. Петров одобрил мое решение уехать из России, как единственно верное в той ситуации, в которой я оказался. Он также рассказал мне, каким преследованиям стали подвергаться в Москве чеченцы после начала боевых действий в Грозном. Именно он посоветовал мне выехать в Канаду, как страну, наиболее демократическую и гуманную по отношению к беженцам. Он также рекомендовал мне обратиться в туристическое агентство "Гольфстрим", специализирующееся на поездках в Канаду. 10 июня я обратился в "Гольфстрим" с просьбой организовать мне и моему сыну туристическую поездку в Канаду. 24 июня, находясь на улице Большая Черкизовская, я был задержан городским патрулем и доставлен в 30-е отделение милиции г.Москвы. Причиной задержания, как мне объяснили в милиции, было нарушение мною паспортного режима г. Москвы, иначе говоря, отсутствие в моем паспорте штампа московской прописки. Но это, конечно, был только повод, действительной же причиной задержания, по моему глубокому убеждению, было мое чеченское происхождение. В отделении милиции с меня был взят денежный штраф в размере 800 тысяч рублей и подписка о выезде из Москвы в течение 24-х часов. Покинуть Москву я не мог, так как ожидал оформления выездных документов, но и оставаться на квартире Петрова, адрес которой был уже известен милиции, было невозможно. Поэтому в этот же день мы с сыном перехали жить в гостиницу "Измайловская", где практически не выходили из номера, из-за страха попасться на глаза милиции. 6 июля 1995 г. нам были открыты въездные визы в Канаду, и в этот же день мы приобрели в агентстве "Аэрофлот" билеты на самый ближайший рейс в Монреаль. 12 июля 1995 г. мы вылетели в Канаду, где прямо в аэропорту Мирабель обратились с заявлением на убежище, ибо видели в этом единственную возможность спасти свою жизнь. МОЛДОВА преследование из-за политических взглядов со стороны государственных структур ФАКТИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛ Заявитель - Михай Кочиеру. Родился в 1959 г. в г. Кишиневе. В паспорте записан, как молдаванин, однако, осознает себя румыном. С юношеских лет думал о выходе Молдовы из состава СССР и присоединении ее к Румынии. В 1979 г. окончил музыкальное училище и поступил в Кишиневскую консерваторию. В 1983 г., будучи на 5-м курсе, был исключен из консерватории за свои прорумынские настроения и агитационную деятельность среди студенчества. В этом же году Кочиеру был арестован и осужден на 5 лет лишения свободы. Дело против него было сфабриковано по статье 218 УК Молдавской ССР (хулиганство), действительной же причиной уголовного преследования была его политическая деятельность. Срок Кочиеру отбывал в колонии общего режима на территории РСФСР. Вернулся из заключения в 1988 г. Из-за отказа властей прописать его в Кишиневе поселился в г. Оргееве, где проживал до 1989 г. под негласным надзором со стороны местных правоохранительных органов. В 1989 г. в связи с изменением политического климата в Молдове, Кочиеру получил возможность вернуться в Кишинев, где начал жить по адресу: ул. Ботаников, д.9, кв.12. После возвращения в столицу Кочиеру на время отходит от политики и целиком погружается в музыкальную деятельность. Он становится художественным руководителем созданного им инструментального оркестра "Примавара"("Весна"). В период с 1990 по 1994 г. вместе со своим оркестром Кочиеру выезжает в ряд европейских стран на гастроли, не испытывая препятствий со стороны молдавских властей. В 1994 г. Кочиеру возвращается к политической деятельности, вступив в ряды Народного Фронта Молдовы, борющегося за воссоединение с Румынией. В марте 1995 г. Кочиеру вместе с группой преподавателей Кишиневского университета и ряда других высших учебных заведений организовывает студенческую демонстрацию патриотического характера. Демонстрация, несанкционированная кишиневскими властями, началась 22 марта и практически без перерыва продолжалась до 4 мая. В демонстрации принимало участие более 60 тысяч студентов и преподавателей высших учебных заведений. Поводом к демонстрации послужила попытка молдавских властей отказаться от использования в ряде учебных заведений латинской азбуки и вернуться опять к кириллице, как это уже было на протяжение всего советского периода молдавской письменности. Следует отметить, что, несмотря на провозглашение Молдовой суверенитета, официальные власти во главе с президентом Снегуром, жестко ориентированные на Россию, отнюдь не стремились к воссоединению с Румынией. Специфика политической ситуации в Молдове заключалась в том, что в отличие от прочих республик бывшего СССР, в высших эшелонах власти присутствовал значительный процент лиц русской национальности, естественно настроенных на сближение с Россией и отдаление от Румынии. Да и в целом в Молдове, особенно в Кишиневе русские не только не испытывали какой-либо дискриминации, но наоборот, продолжали ощущать себя гражданами первого сорта, как это было в прежние коммунистические времена. Промосковская ориентация молдавских властей была связана и с тем, что у многих высших руководителей молдавской национальности жены - русские, как например, у президента Снегура. Не последнюю роль в нежелании Кишинева пойти на воссоединение с Румынией играл и фактор личной выгоды. Вероятно, кишиневских руководителей более прельщало оставаться первыми в маленькой Молдове, нежели оказаться на задворках большой политики в объединенной Румынии. Так или иначе, молдавские власти жестко отвергали модель единой Румынии, что обрекало их на союз с Москвой. И соответственно все общественные организации, так же как и частные лица, борющиеся за воссоединение с Румынией, вступали в жесткое противостояние с официальными властями. В авангарде оппозиции находился Народный Фронт Молдовы, членом которого являлся Михай Кочиеру. Выступив в качестве одного из организаторов студенческой демонстрации в Кишиневе, Кочиеру снова попал в поле зрения кишиневских властей. В период с 22 марта по 12 апреля 1995 г. Кочиеру принимал активное участие в продолжающейся демонстрации, призывая студенчество бороться всеми возможными способами за национальное возрождение Молдовы и воссоединение ее с Румынией. В его выступлениях звучали резкие обвинения в адрес президента Снегура и приближенных к нему лиц, предавших национальные интересы в угоду Москве. 12 апреля 1995 г., возвращаясь с очередного митинга, Кочиеру был задержан полицией и доставлен в центральное отделение, где его продержали двое суток, подвергнув ряду изнурительных допросов. Утром 14 апреля Кочиеру был освобожден, но прежде, офицер полиции, ведший дознание, официально его предупредил, что в случае его дальнейшего участия в демонстрации против него будет возбуждено уголовное дело по статье 203 со значком 3, инкриминирующей участие в групповых действиях, нарушающих общественный порядок. Несмотря на предупреждение, 15 апреля Кочиеру снова участвует в демонстрации в качестве одного из ее лидеров. В этот же вечер в районе 7 часов к нему на квартиру ворвались трое людей в масках, которые, привязав его к отопительной батарее, начали громить квартиру. Перед уходом один из нападавших нанес Кочиеру несколько ударов по голове и корпусу резиновой дубинкой, в результате которых он потерял сознание. Спустя несколько часов Кочиеру был обнаружен в бессознательном состоянии своим другом - Ионом Илеску, зашедшим к нему по предварительной договоренности. Илеску и вызвал скорую помощь, госпитализировавшую Кочиеру в больницу № 2 г. Кишинева, где он находился с 15 по 26 апреля с диагнозом сотрясение мозга, повреждение грудной клетки. При выходе из больницы ему была дана выписка из истории болезни. В этот же день, 26 апреля, Кочиеру явился в районную прокуратуру г. Кишинева с жалобой по факту совершения нападения на его квартиру и нанесения ему тяжких телесных повреждений. Однако, следователь Доренко, принявший Кочиеру, отказался начать расследование, выдвинув гипотезу, что травмы были получены Кочиеру в результате его падения с лестницы в состоянии сильного алкогольного опьянения. В завершение беседы Доренко недвусмысленно посоветовал Кочиеру жить так, чтобы не иметь подобных проблем. С 27 апреля Кочиеру снова начал участвовать в демонстрации, а 3 мая около 6 часов утра к нему на квартиру явились сотрудники центральной полиции и, задержав, доставили его в отделение. В этот же день против Кочиеру было возбуждено уголовное дело по статье 203 со значком 3, а 4 мая он был перемещен в центральный следственный изолятор г. Кишинева. В тюрьме Кочиеру находился с 4 до 30 мая 1995 г. в одиночной камере. В течение этого периода его неоднократно допрашивали, а 12 мая ему было официально предъявлено обвинение по статье 203 со значком 3. На всех допросах Кочиеру полностью отрицал вину, а с 24 мая, объявил голодовку. Арест Кочиеру вызвал большой общественный резонанс. В Генеральную прокуратуру Молдовы последовал поток писем с требованием освободить Кочиеру. 25 мая в оппозиционной правительству газете "Многоточие" вышла статья под названием "Судьба диссидента", рассказывающая о многолетней политической борьбе Кочиеру за воссоединение Молдовы с Румынией и о той цене, которую он за это заплатил. В этой же газете бью опубликован ряд коллективных писем в поддержку находящегося под арестом Кочиеру. Так или иначе, но под давлением общественности 30 мая 1995 г. Кочиеру освобождается из-под стражи, однако, дело в отношении него не прекращается, ему просто изменяется мера пресечения на подписку о невыезде. В период с 30 мая до середины августа Кочиеру продолжает находиться под прессингом со стороны правоохранительных органов: его неоднократно вызывают на допросы в Генеральную прокуратуру Молдовы, а 20 июля у него на квартире производится обыск с изъятием части личного архива. Находясь вне дома, Кочиеру ощущает за собой слежку, точнее демонстрацию слежки, вероятно, таким способом власти давили на психику подследственного, стремясь не столько его осудить, сколько выжить из Молдовы. Параллельно с этим в его квартире раздаются постоянные телефонные звонки с угрозами и оскорблениями. В августе уголовное дело против него закрывается и передается в суд. 10 августа Кочиеру получает повестку с вызовом на суд 21 августа 1995 г. Сам факт неизменения ему меры пресечения после передачи дела в суд еще раз подтверждает мысль о тактике выживания из страны, применяемой властями в отношении Кочиеру. Понимая, что явившись на суд, он скорее всего будет осужден и заключен под стражу, Кочиеру 10 августа 1995 г. принимает решение покинуть Молдову и просить убежище. Приблизительно в этот период к выезду на гастроли в Канаду готовился оркестр "Ласточка", художественным руководителем которого был близкий друг Кочиеру - Ион Ромашку. Чтобы помочь Кочиеру с выездом в Канаду, Ромашку включает его в состав своего оркестра и начинает оформлять ему выездные документы. Оформление происходит в Бухаресте из-за отсутствия в Кишиневе канадского посольства. 15 августа Кочиеру, нарушив подписку о невыезде из Кишинева, уезжает в Бухарест, где начинает ждать получения выездных документов. 1 сентября 1995 г. ему открывается въездная виза в Канаду, а 6 сентября в составе оркестра "Ласточка" он вылетает в Канаду, где в аэропорту Мирабель обращается к канадским иммиграционным властям с просьбой о предоставлении ему политического убежища. КРАТКАЯ ОЦЕНКА И этот случай преследования не вызывает сомнений в его признании, разумеется, при достаточно умелой подаче. Во-первых, преследование из-за политических взглядов, угрожающее свободе заявителя, подтверждается многочисленными фактами и, прежде всего, вызовом на суд непосредственно перед его отъездом. Во-вторых, очевидна бесполезность изменения места жительства в пределах своей страны с целью избавиться от преследования, в силу того, что оно исходит от центральных органов власти, тем более в такой компактной республике как Молдова.