Виктор Боярский - Семь месяцев бесконечности Страница 21

При ясной погоде и комфортной для путешествия на лыжах температуре (около минус 25 градусов) мы подошли к полуострову Черчилл. На карте Антарктиды он действительно выглядит как полуостров, горная гряда которого, вдаваясь в ледник Ларсена, разделяет ледниковые заливы Эйди и Кабинет. Качаясь на гигантских застывших ледниковых волнах залива Эйди, мы поднимались все выше и выше, пока не добрались до гребня ледяной горы, продолжавшей восточный склон гор полуострова и тянувшейся с постепенным понижением с запада на восток. Склад с продовольствием был расположен как раз на этом гребне у горного склона. Благодаря удачно найденному месту он был практически не занесен снегом, и мы заметили его часа за два до подхода.

Склад представлял собой огромный (размерами 1,5x1,5x1,5 кубических метра) ящик, сколоченный из толстой фанеры. Рядом с ним аккуратными штабелями были сложены ящики с собачьим кормом, красные канистры с бензином и синие с керосином для ламп. К ящику была прибита трехметровая дюралевая трубка, увенчанная голубым выцветшим на солнце флажком с разлохмаченными ветром краями. Среди этой безжизненной пустыни ящик этот напоминал присланный откуда-то из космических глубин дар неземной цивилизации, а мы своими радостью, энтузиазмом и едва сдерживаемым желанием посмотреть, а что же там внутри, напоминали, наверное, ребятишек, получивших наконец долгожданный рождественский подарок. Помогая и одновременно мешая друг другу, опасно размахивая топорами и ледорубами, мы с поспешностью Ипполита Матвеевича, вскрывающего двенадцатый стул, набросились на ящик. Крышка поддалась легко, и нашим взорам предстала баррикада из белых картонных ящиков, перехваченных в двух местах металлической лентой. На ящиках — а это были ящики с нашим продовольствием — толстым фломастером было написано: «Полуостров Черчилл», «Два человека — 10 дней». Прочитав эти надписи, мы окончательно убедились, что пришли именно к полуострову Черчилл. Легко было понять наше возбуждение. Еще бы, несмотря на поломку, мы пришли к складу и нашли его практически в те сроки, что и предполагали по плану. Наше и без того хорошее настроение улучшилось, когда в одном из ящиков мы обнаружили банку «черного стекла», в которой, судя по надписи и запаху, было виски. Разлив тягучий и ледяной напиток по кружкам, мы выпили за наш первый успех и, упаковав продовольствие на нарты, а также пополнив запасы горючего, продолжили маршрут.

Южный склон гребня был практически бесснежным. Чтобы как-то удержать нарты от опрокидывания и притормозить собак, мне пришлось применить старинный, известный еще со времен перехода Суворова через Альпы способ, то есть спуститься на собственном заду. Зато после спуска, благополучно достигнув ровной поверхности, мы попали в зону рыхлого глубокого снега. До 16 часов прошли еще восемь — весьма непростых — километров: идти на лыжах все время не получалось, так как приходилось периодически подталкивать нарты, вязнущие в глубоком снегу, а без лыж ноги, естественно, глубоко проваливались в снег и быстро уставали. Спустя некоторое время поверхность снова изменилась: стали попадаться участки относительно плотного снега, на которых собаки развивали прежнюю скорость. Такой рваный темп — от грузного шага до бега рысцой — изматывал: я здорово вспотел, несмотря на то, что температура понизилась до 30 градусов, и с нетерпением смотрел вперед в ожидании остановки. На этот раз мы остановились в 16 часов, на полчаса позже обычного, и поэтому лагерь разбивали в глубоких сумерках. Мокрая одежда неприятно холодила спину, и я мечтал только о том, чтобы поскорее забраться в палатку. Как всегда, палатку мы поставили вместе, затем я пошел заняться собаками, возня с которыми сейчас отнимала немного больше времени, чем до нашей поломки: приходилось распрягать уже две упряжки. Нарты из-за своей легкости не могли служить надежным якорем для собак, поэтому надо было закреплять доглайн с обеих сторон с помощью ледяных якорей. Когда собаки были накормлены, уже практически в полной темноте я вернулся к палатке. Картина, которую я там застал, меня очень удивила и раздосадовала. Наша палатка, на привычное теплое гостеприимство которой я очень рассчитывал особенно сегодня, выглядела холодно и безжизненно. Спальные мешки, ящики с провиантом и прочая утварь валялись рядом с палаткой в том же положении, в котором я их оставил 40 минут назад. Уилл возился с каким-то большим, неопределенной формы предметом, шуршащим в темноте так, как шуршит разворачиваемая на морозе ткань. Не без труда я опознал в этом предмете палатку, входившую в комплект нашего аварийного имущества. Очевидно, у Уилла что-то не ладилось, потому что, насколько я помнил из опыта гренландской экспедиции, эта палатка ставится очень быстро одним человеком. (В Гренландии нам с Уиллом пришлось провести в такой палатке одну ночь во время сильной пурги, когда поставить большую палатку было невозможно.) Что же произошло сейчас?! Какая необходимость вынудила Уилла ставить аварийную палатку в темноте, рядом с уже установленной, несравненно более комфортабельной палаткой. Если это тренировка или проверка готовности аварийного имущества, то, как мне казалось, Уилл выбрал не самый подходящий момент. С этими вопросами я подошел к нему. Ответ меня обескуражил. Уилл заявил, что хочет провести эту ночь один в маленькой палатке, чтобы, по его словам, как следует отдохнуть. На вопрос, а чем, собственно, его не устраивает для отдыха наша «старая» палатка, он отвечал, что несколько последних ночей не мог заснуть из-за моего… храпа! Чувствуя нарастающее во мне раздражение, усугубленное голодом, усталостью и холодом, я предпочел отойти и заняться обустройством нашего «капитального дома». На душе было противно. Создавшаяся ситуация никак не хотела укладываться в голове: если спустя только каких-то полмесяца после старта мы не можем поделить на двоих большую, предназначенную для удобной и относительно комфортабельной жизни палатку, то что будет через три, пять, наконец, семь месяцев?! И потом сама мотивация этих действий Уилла в моих глазах выглядела совершенно неубедительно, поскольку со ссылкой на компетентные и особенно близкие мне источники информации я мог утверждать, что мой храп (если таковой и имеется, что тоже не всегда подтверждается этими источниками) никак нельзя отнести к разряду смертельно опасных, заставляющих людей, спящих со мной или находящихся рядом во время моего сна, выбрасываться из спальни с криками «помогите». Втаскивая свой спальник в сиротливую полупустую палатку, я не без злорадства думал, что если бы Уилла поместить хотя бы на полночи к знаменитым советским храпунам (с некоторыми из которых — я уверен, далеко не самыми лучшими — мне много раз приходилось бодрствовать во время моих частых разъездов по всему Союзу), то он наверняка бы вел себя по-другому. Сквозь тонкую стенку палатки было слышно, как чертыхается Уилл — палатка по-прежнему не поддавалась. В конце концов мне пришлось вылезти наружу. Уилл попросил помочь ему, но тут меня прорвало, и я выложил ему все, что думаю по поводу его «сепаратистской политики», добавив, что он по моему мнению, своими действиями подрывает самую идею «Трансантарктики» и что я знаю несколько несравненно более простых, чем установка палатки морозной ночью, способов борьбы с храпом и еще что-то, не помню точно, но выдержанное в духе ортодоксального интернационализма: вместе — так вместе, везде и во всем! Видно было, что Уилл, привыкший видеть меня охотно соглашающимся со всем, удивлен и опечален. Но я действительно в тот вечер был чрезвычайно не в духе, поэтому, предоставив ему самому бороться за воплощение своей идеи, вернулся в палатку.