Леонид Почивалов - И снова уйдут корабли... Страница 21

«Я вышел на площадку. Группа вооруженных копьями людей стояла посередине… Увидев меня, несколько копий были подняты, и некоторые туземцы приняли очень воинственную позу, как бы готовясь пустить копье… Усталый, отчасти неприятно удивленный встречей, я продолжал медленно продвигаться… Вдруг пролетели, не знаю, нарочно ли или без умысла пущенные одна за другой две стрелы, очень близко от меня… Я мог заметить, как только пролетела первая стрела, много глаз обратились в мою сторону, как бы изучая мою физиономию, но, кроме выражения усталости и, может быть, некоторого любопытства, вероятно, ничего не открыли в ней… Один из них был даже так нахален, что копьем при какой-то фразе, которую я, разумеется, не понял, вдруг размахнулся и еле-еле не попал мне в глаз или нос… В эту минуту я был доволен, что оставил револьвер дома, не будучи уверен, так же ли хладнокровно отнесся бы я ко второму опыту, если бы мой противник задумал его повторить». И тут произошло чудо для папуасов: странный белокожий человек не бросился в испуге бежать, а высмотрел место в тени и преспокойно улегся на циновке… Так был разрушен первый барьер отчужденности, так был сделан первый шаг к доверию туземцев, шаг к тому времени, когда Каарам Тамо, «Человек с Луны», стал для папуасов полубогом, добрым покровителем, защитником, учителем и другом. Как легко зрительно представить эту сцену сейчас, находясь в самой деревне Бонгу, среди его обитателей! Может быть, именно на этой площадке, где я сейчас стою, и происходили те драматические события первой встречи Маклая с папуасами?

Приглядываюсь к сидящим под пальмами жителям деревни, и мне кажется, нахожу что-то знакомое, словно я их где-то уже встречал раньше. Ну конечно же, встречал… в Ленинграде, в архиве, когда рассматривал подлинники многочисленных рисунков, сделанных рукою Миклухо-Маклая. Люди сидят возле своих хижин у костров в неподвижных, застывших позах, на нашу цепочку, которая медленно шествует мимо них, глядят равнодушно и без особого интереса: улыбнешься им первым — улыбнутся в ответ, поднимешь руку в приветствии — ответят тем же. Но в общем-то никакого волнения по поводу нашего прибытия. Не те времена! За копья не хватаются, в лес в страхе не убегают. Белокожих уже видали, знают им цену. Конечно, большинство и не ведают, что мы земляки человека, имя которого до сих пор живет в здешних легендах о могущественном сыне Луны, — он был их добрым покровителем, он должен к ним вернуться снова, чтобы сделать их счастливыми. Наверное, среди голых и чумазых мальчишек, снующих возле костров, есть и Маклаи — этим именем здесь до сих пор называют детей.

Но мы, идущие мимо, обвешанные фотоаппаратами и магнитофонами, вовсе не похожи на тех, кто приходит из легенды. А вот для нас папуасы почти что из прошлого. Правда, на кострах с каким-то нехитрым варевом алюминиевые кастрюльки, возле охапки хвороста лежит вполне современный стальной топор, мальчонка с рахитичным вздувшимся животом играет пустой консервной банкой из-под мясной тушенки… На бедрах у мужчин вместо набедренной повязки — кусок материи, а на некоторых даже выцветшие, неопределенного цвета шорты. Вот, пожалуй, и все наглядные признаки второй половины двадцатого века в деревне Бонгу. А все остальное — прямо-таки из маклаевских дневников. И зверски продырявленные уши с серьгами, и вымазанные охрой волосы у молодых местных франтов — папуасы с большим вниманием относятся к прическе, гордости и достоинству мужчины, волосы тщательно укладывают, придавая прическе разную форму, пудрят, украшают перьями.

Встретился на тропинке старик, худой, костлявый, с густо-черной кожей, с застывшим сморщенным лицом, — прямо-таки ходячая мумия. За ним плелась собака, зыбкая, как тень, в чем только держится бедная собачья душа, одни кости да торчащие из них пучки шерсти. В руке у старика лук и стрелы. На охоту отправился: то ли на птицу, то ли на рыбу.

Меж стволов пальм прошли гуськом несколько женщин; согнулись под тяжестью корзин с плодами за спиной, плетеные ручки корзин туго перехватывают лбы — так здесь женщины носят тяжести. Голова у женщин тоже в густой копне курчавых волос, прическа вроде бы ничем не отличается от мужской, да и вообще папуасскую женщину с первого взгляда можно принять за подростка.

На окраине деревни наш проводник показывает еще одну площадку, огороженную бамбуковой изгородью. Здесь стояла другая хижина Миклухо-Маклая, которую он построил во второй приезд на Новую Гвинею. Хижина была просторнее, удобнее первой, но сколько бессонных ночей провел здесь больной русский ученый! «Часто хворал лихорадкой, и раны на ногах плохо заживают», — писал он в дневнике.

Это только на первый взгляд здешняя земля кажется сказочной, обетованной землей юга. Насыщенные ядовитыми испарениями мангровые заросли, топкие малярийные болота, колючие сырые джунгли. Этот берег считается одним из самых скверных по климату на острове, для европейца почти непереносимым. Конечно, годы, проведенные здесь Маклаем, сократили его жизнь.

Становится заметно темнее. День стремительно убывает. Пора возвращаться. Как жаль, что так коротко у нас время пребывания на этом берегу. Остаться бы тут на несколько дней, пожить среди папуасов, повнимательнее приглядеться к ним, к их образу жизни. Но нас другие дела ждут в океане.

На обратном пути к мысу Гарагаси, где пришвартована наша шлюпка, неожиданно на тропке встречаем двух европейцев. Один невысокого роста, кругловатый, лысоватый. Под длинной черной сутаной мускулистое, крепко сколоченное, хорошо тренированное тело — это чувствуется в осанке, в решительности и энергичности движений, в твердости и в то же время в спортивной легкости походки. Ему лет тридцать пять, не больше. Представляется: местный миссионер. Понятно, в здешних условиях работать могут только вот такие, как он, — молодые, спортивной закалки «воины армии Христовой». Он, должно быть, и автомашину лихо водит, и регбистом был, и в футбол не прочь погонять.

Другой тоже молод. Взглянув на него, я поразился, до чего же внешне похож на Маклая с известного портрета Маковского: и густая борода, и рыжеватая, юношески пышная шевелюра, и ясные глаза сосредоточенно и зорко глядящего в мир. Возраст что-то около двадцати пяти. Именно в этих летах впервые высадился здесь Миклухо-Маклай. А ко всему прочему фамилия созвучная — Макларен. Я уже не удивляюсь, когда узнаю, что он этнограф из Сиднейского университета. Показывает пачку фотокопий таких знакомых мне портретов папуасов из собрания сочинений Н. Н. Миклухо-Маклая. Прибыл сюда для того, чтобы на основе дневников русского ученого определить изменения в образе жизни папуасов за сто минувших лет.