Григорий Федосеев - Поиск Страница 22

— Сядет?

Пилот колеблется, молчит. Потом говорит с напряжением:

— Подхода почти нет, мешает лес, надо падать на площадку. Только опытному пилоту тут может повезти.

Он разворачивает машину и ложится курсом на Удское.

Его слова поколебали во мне и без того слабую надежду. Неужели Тиманчику и Степану так и не дождаться помощи? Чем я тогда оправдаюсь перед своей совестью?

— Назад! К ельнику! — кричу я пилоту.

— Это приказ?

— И приказ, и наш долг!

Пилот твердо смотрит мне в глаза.

— Не дотянем до Удского.

— Другого решения быть не может. Поворачиваем!

Снова летим над Удыгином. Не могу унять нервную одышку. Глаза напряженно караулят где-то впереди знакомую полоску русла. Она появляется вся сразу вместе со Степаном.

— Садимся! — категорически заявляю я.

Пилот с удивлением смотрит на меня.

— Поймите, Георгий Иванович, нам никто не простит гибели людей, — ни совесть, ни закон, хотя по закону мы не должны рисковать. Надо садиться!

— Исключено!

— Но вы же только что считали возможной посадку для опытного пилота. Вы и есть опытный пилот.

— Разговор шел об У-2 на лыжах, а у меня шасси.

— Здесь лед, на льду не может быть глубокого снега. А по маневренности ваша машина имеет преимущества перед У-2.

Пилот колеблется. Он проходит низко над площадкой, сосредоточенно осматривает запорошенный снегом лед и берет направление на Удское.

— Мы уже вышли из регламента, — говорю я, — все равно у нас не хватит горючего до места. Будем иметь вынужденную посадку.

— Но без риска. Там на любом озере — надежная площадка, — отвечает он, но я по глазам вижу — вопрос решен!

Кладу руку на штурвал.

— Георгий Иванович! Поверьте в себя, хотя бы на несколько минут, во имя двух жизней.

Он отстраняет мою руку. В кабине словно становится просторнее.

— Задержитесь в воздухе, пока радист свяжется со штабом. Надо передать обстановку, чтобы они были в курсе дела и готовы к любой неожиданности.

Когда моя радиограмма была передана, я написал распоряжение пилоту:

«Командиру АН-2 Г. И. Юдину. Предлагаю совершить посадку на р. Удыгин. Это сопряжено с большим риском, но мы должны попытаться спасти потерпевших аварию С. Никишкина и Тиманчика. Всю ответственность за последствия беру на себя».

Пилот прочел распоряжение, и ироническая улыбка искривила его губы. Он сложил бумажку вчетверо и порвал.

«Кажется, я допустил непростительную глупость», — подумал я.

— Простите, Георгий Иванович, я не должен был ничего писать. Все мы одинаково ответственны, и прежде всего — перед Тиманчиком и Степаном, а вы — еще и за наши жизни…

Но до его слуха слова мои уже не доходят. Машина с чудовищным гулом проносится над площадкой. Пилот решает последнюю задачу. Я вижу, как нервно шевелятся пальцы, сжимая штурвал, как набегают на лоб и долго не исчезают глубокие морщины, как часто вздымается грудь. Видно, не до ответа ему сейчас!..

Самолет круто берет высоту, уходит в небесный простор. Георгий Иванович привычным движением головы отбрасывает назад волосы, нависающие на глаза, ожесточенно растирает ладонью лоб. Затаив дыхание, жду — не повернет ли он на Удское. Нет.

Ровно и победно гудит мотор над молчаливыми холмами…

Машина выходит на Удыгин. Я слежу за пилотом. Он усаживается поудобнее в сиденье, расправляет плечи, быстрым взглядом окидывает приборы.

— Садимся, — говорит он с облегчением. Его лицо смягчается. Эта уверенность пилота ободряет и меня. Гоню прочь мысли об опасности. Все отступает перед долгом.

Самолет идет низко, кажется, вот-вот заденет лес. Уже обозначился дальний край площадки, все ближе, все яснее. Время разбивается на доли секунд, подвластные только пилоту.

Еще миг… Мотор глохнет. Самолет выносит за щербатый край лиственниц, и он падает. Снова ревет мотор, машина рвется вперед и, не преодолев земного притяжения, хлопается на землю, торжествующе бежит вперед.

— Тут нам и зимовать, — с облегчением говорит пилот, выключая двигатель и растирая уставшими руками колени.

— Стоит ли, Георгий Иванович, омрачать этот день! Давайте торопиться!

Я пишу коротенькую радиограмму в штаб о благополучном приземлении. Георгий Иванович уже бродит по снегу, ищет, где удобнее поставить самолет. Радист беспрерывно передает в эфир наши позывные. Мне трудно побороть нетерпение. Решаюсь, не дожидаясь никого, идти. Беру карабин, сверток с лекарствами, ощупываю — со мной ли нож, спички.

— Догоняйте, — кричу пилоту.

Тот кивает головой. Я исчезаю за кривуном.

Иду руслом. По сторонам — стена неприветливой тайги. Перед глазами — Степан, ползущий от своей палатки. Он уже не слышит гул мотора. У него не осталось надежды.

Надо дать знать о себе. Сбрасываю с плеча карабин, стреляю в синеву неба. Вздрогнула тайга, откликнулось эхо и смолкло.

Я переоценил свои силы, с места пошел слишком быстро, ноги отвыкли от такой нагрузки, быстро устают. Чаще останавливаюсь, чтобы передохнуть, и тороплюсь дальше. Мне все думается, что опаздываю.

По времени уже должен быть ельник. Дважды стреляю, стою, прислушиваюсь. В ближних холмах отдается и умолкает эхо. Надо торопиться, торопиться…

Из-за кривуна показались ели, врезанные макушками в небо. Беру последние двести метров. Почти бегом огибаю мысок и натыкаюсь на Степана.

Трудно угадать в этом комке лохмотьев человека…

Со страхом наклоняюсь к нему.

— Степан, ты слышишь меня?

Он с трудом приподнимает голову, замотанную тряпьем, доносится слабый стон, слова:

— Спасите… Тиманчика…

— Потерпи… Сейчас подойдут люди, перенесем тебя в палатку, потерпи, дорогой!

Я бегу в ельник. Раскрываю вход в палатку. Оттуда пахнуло холодом и мертвенной тишиной. Со страхом забираюсь внутрь. Сквозь мрак вижу скрюченного человека в спальнике. Подбираюсь ближе. С трудом в черном, худом, заросшем существе узнаю Тиманчика. Припадаю ухом к груди — где-то глубоко слабо стучит сердце. Он жив!..

Первая настоящая радость за столько времени!..

Теперь за дело. Не знаю, с чего начать. Мысли возвращаются к Степану. Бегу к нему. Осторожно ощупываю его ноги, обернутые в лохмотья и перевитые лосиными ремешками. Ноги, видимо, поломаны, Тиманчик заботливо уложил их в лубки. Мне одному не дотащить Степана до палатки. Вот-вот подойдут товарищи. Приношу спальник, укладываю на него больного, укрываю своей телогрейкой.

И только теперь с облегчением замечаю, что стоит тихий, безветренный день.