Жюль Верн - Кораблекрушение «Джонатана» Страница 23

— Приходится только радоваться, — однажды сказал Гарри Родс Кау-джеру, — что негодяи разбили вашу лодку. Не случись этого, вы покинули бы нас, как только бы все устроились с жилищами. А теперь вы — наш пленник.

— Тем не менее мне все же придется уехать, — ответил Кау-джер.

— Но не раньше весны, — возразил Гарри Родс. — Вы всем нужны. Здесь столько больных, которых некому лечить, кроме вас.

— Да, не раньше весны, — согласился Кау-джер. — Но когда за вами пришлют корабль, ничто не будет препятствовать моему отъезду.

— Вы вернетесь на Исла-Нуэва?

Кау-джер сделал неопределенный жест. Да, его дом находится на Исла-Нуэва. Там он прожил долгие годы. Но вернется ли он туда? Ведь причины, изгнавшие его с этого острова, не исчезли. Исла-Нуэва, бывший когда-то свободной территорией, отныне подчинялся Чили…

— Если бы я даже и захотел уехать, — сказал Кау-джер, стремясь перевести разговор на другую тему, — думаю, что оба мои товарища не разделят этого желания. Во всяком случае, Хальгу будет жаль расстаться с островом Осте. А может быть, он и вообще откажется уехать.

— А почему? — удивилась госпожа Родс.

— По очень простой причине. Боюсь, что он имел несчастье влюбиться.

— Вот так несчастье! — засмеялся Гарри Родс. — Ему и по возрасту положено влюбляться.

— Этого я не отрицаю, — ответил Кау-джер. — Но мальчик будет чрезвычайно огорчен, когда настанет день расставания.

— Но зачем же Хальгу расставаться с той, кого он любит? — спросила Клэри, которую, как и всех девушек, всегда интересовали сердечные дела. — Ведь они могут пожениться.

— Во-первых, она — эмигрантка и никогда не согласится остаться на Магеллановой Земле. А во-вторых, я не представляю себе, что произойдет с Хальгом, если он поедет в одну из ваших так называемых цивилизованных стран.

— Вы говорите — эмигрантка? — переспросил Гарри Родс. — Уж не Грациэлла ли это, дочь Черони?

— Я видел ее несколько раз, — вмешался в разговор Эдуард Родс. — Она очень мила.

— Так, значит, это она? — улыбнулась госпожа Родс.

— Да. В тот день, когда нам пришлось принять участие в ее семейных делах (вы, наверно, помните это), я заметил, какое сильное впечатление произвела Грациэлла на Хальга. Он был просто потрясен. Вы ведь знаете, как несчастны эта девушка и ее мать, а от жалости до любви — один шаг.

— Мне кажется, что вызвать жалость — это наилучший способ внушить любовь, — заметила госпожа Родс.

— Как бы то ни было, с тех пор Халы весь отдался — своему чувству. Вы даже не представляете себе, насколько он изменился! Приведу пример. Как известно, щегольство отнюдь не свойственно обитателям Магеллановой Земли. Несмотря на холодный климат, они так равнодушны к одежде, что ходят совершенно обнаженными. Халы, совращенный остатками цивилизации в виде моего костюма, согласился прикрываться шкурой тюленя или гуанако, и поэтому у своих соплеменников считался даже франтом. А теперь он отыскал среди эмигрантов парикмахера и подстригся. Наверно, это первый огнеземелец, проявивший такую заботу о своей внешности. Но и это еще не все. Не знаю уж, каким образом он раздобыл настоящий европейский костюм, и впервые стал выходить из дому только в одежде и в башмаках, которые, мне кажется, очень стесняют его. Кароли просто растерялся от всех этих перемен, но я-то прекрасно понимаю, в чем тут дело.

— А разве такое старание понравиться не трогает сердце Грациэллы? — осведомилась госпожа Родс.

— Не знаю, — ответил Кау-джер, — но, судя по ликующему виду Хальга, полагаю, что дела его идут успешно.

— И неудивительно, — заявил Гарри Родс, — ваш молодой друг — красивый парень.

— Согласен, он недурен собой, — подтвердил Кау-джер с видимым удовольствием. — Но его внутренние качества еще лучше. Это смелый, умный и самоотверженный юноша с добрым сердцем.

— Он ваш воспитанник? — спросила госпожа Родс.

— Можно сказать — сын, — уточнил Кау-джер. — Я люблю его не меньше, чем отец. Потому-то я так и огорчен за него. Ведь из этого, в конце концов, ничего не получится, кроме страданий.

Предположения Кау-джера вполне соответствовали истине. Между молодым индейцем и Грациэллой действительно зарождалась взаимная симпатия. С той минуты, когда Хальг впервые увидел девушку, он все время думал только о ней, и не проходило дня, чтобы он не навестил палатку Черони. Юноша, зная о семейной драме итальянцев, с обычной находчивостью влюбленных сумел использовать сложившуюся обстановку. Под предлогом оказания помощи и защиты он проводил с обеими женщинами долгие часы. Все они свободно говорили по-английски, что позволяло им болтать на любые темы.

Хальг еще раньше усвоил английский и французский, а теперь усердно посещал семью Черони под предлогом изучения итальянского языка.

Девушка быстро разгадала подлинную причину такого рвения к занятиям, но вначале чувство, внушенное ею молодому индейцу, скорее забавляло, чем льстило ей. Хальг, с его длинными прямыми волосами, слегка приплюснутым носом и темной кожей, казался Грациэлле существом другой породы. По ее своеобразной классификации обитатели нашей планеты делились на две совершенно различные категории — люди и дикари. Хальг считался дикарем, следовательно, к нему нельзя было относиться как к человеку. Всякий компромисс исключался. Ей даже и в голову не приходила мысль о возможности какой-либо связи между дикарем, едва прикрытым звериной шкурой, и ею, итальянкой, существом якобы высшего порядка.

Однако мало-помалу Грациэлла привыкла к чертам лица и к скромной одежде своего робкого поклонника и стала видеть в нем такого же юношу, как и все остальные. Правда, и Хальг прилагал огромные усилия, чтобы девушка смотрела на него иными глазами. В один прекрасный день он предстал перед Грациэллой подстриженный, с великолепной прической на пробор. Вскоре превращение пошло еще дальше — Хальг явился одетый по-европейски. Он приобрел все, что полагается: брюки, фуфайку, башмаки на толстой подошве — полный костюм! Конечно, одежда его была простая и грубая, но Хальг придерживался иного мнения и, с удовольствием рассматривая свое изображение в осколке зеркала, казался себе образцом элегантности.

А сколько уловок потребовалось юноше, чтобы отыскать человека, согласившегося взять на себя обязанности парикмахера, а также раздобыть этот «превосходный» костюм! Труднее всего было найти одежду, и поиски ее вряд ли увенчались бы успехом, если бы юному индейцу не удалось войти в сношения с Паттерсоном.

Ирландец торговал всем, чем угодно, и никогда не упускал возможности заработать на какой-нибудь сделке. Если даже у него и не имелось в данный момент того, что требовалось, он всегда умудрялся раздобыть нужную вещь, одной рукой давая и другой загребая, да еще попутно получая вполне законные, как он считал, комиссионные. Итак, Паттерсон нашел для Хальга костюм, на что ушли все сбережения юноши.