Михаил Ромм - Штурм Пика Сталина Страница 23

Носильщики сидят вокруг Джамбая. Они недружелюбно смотрят на нас, людей, которые неизвестно зачем стремятся проникнуть к вершинам гор, во владение злых духов. Эти злые духи уже сбросили со скалы одного из «начальников». Теперь гибнет ни в чём неповинный киргиз Джамбай Ирале.

Настоящей работы с носильщиками в отряде не велось. Никто не разъяснил носильщикам смысла и цели восхождения и никто не вникал в их нужды и настроения. Это была конечно большая ошибка. Было совершенно ясно, что победа даётся не легко и что будут часы и дни, которые потребуют не только от альпинистов, но и от носильщиков самоотверженности и героизма.

И на другой же день после нашего прихода в лагерь решено было исправить эту ошибку, сделать носильщиков сознательными участниками и друзьями нашего дела. Но они ушли наверх с Цаком, доктором и Шияновым, и до сих пор не удалось с ними переговорить. Кроме того в лагере не было хорошего переводчика.

Доктор подходит со шприцем к палатке Джамбая. Он берет его руку и ищет пульс. Потом он поднимается и делает жест, который всем понятен. Маленький. Джамбай умер. Носильщики плачут. Мы выдаём им вкладыш для спального мешка, и они делают из него саван для Джамбая.

На другой день на морене, отделяющей наш лагерь от сераков, появляется круглая коренастая фигура Белова. Спальный мешок с привьюченными сверху палатками придаёт ему сходство с верблюдом. Он подходит к нам, садится, прислоняется спиной к камню, с трудом освобождается от мешка.

Вслед за Беловым появляются Рынков и Шибшов, а за ними и Волков. Иван Георгиевич закончил съёмку ледника Сталина от впадения его в Бивачный и до нашего лагеря. Теперь он будет снимать цирк между пиками Сталина и Орджоникидзе.

Приход группы Волкова как нельзя более кстати. Шибшов хорошо говорит по – киргизски. Он будет служить нам переводчиком в наших беседах с носильщиками.

Мы рассаживаемся в кружок на камнях – пятеро носильщиков, Гетье, Шибшов и я. Сначала ведёт опрос Гетье. Он спрашивает носильщиков об их нуждах и недовольствах. Жалоб нет. Они только беспокоятся об одном: по договору они наняты на один месяц. Месяц уже истёк, а конец работы ещё далеко. Будут ли им платить? Гетье успокаивает их. Само собою понятно, что договор будет продлён, и кроме того они будут премированы. Премии будут разные, в зависимости от высоты, которую каждый из них достигнет с грузом при штурме пика.

Потом слово переходит ко мне. Я рассказываю им о целях и задачах восхождения, объясняю, почему так важно установить радиостанцию на вершине пика Сталина. Я говорю о том, что рабочие в Москве и Ленинграде и такие же, как они, крестьяне во всех концах Советского союза следят по газетам за восхождением, что я даю телеграммы в главную, самую большую газету, что я буду писать об экспедиции книгу и в этой книге напишу о каждом из них.

Носильщики слушают внимательно – и таджик Нишан из кишлака Кандау, молодой, стройный, черноглазый, с орлиным профилем, и таджик Ураим Керим из кишлака Сартала, круглолицый, всегда улыбающийся и весело подмигивающий, и красивый, с энергичным волевым лицом и диким взглядом тёмных глаз киргиз Зекир Прен из кишлака Мек, и его земляк – толстолицый, добродушный лентяй, киргиз Ураим Ташпек, и киргиз Абдурахман из Алтын – (Мазара, маленький, худой и подвижной, с хитрыми бегающими раскосыми глазами. Они слушают внимательно, их тесный мир, ограниченный родным киш – лаком и окрестными джайляу, начинает раздвигаться. Неожиданно они чувствуют себя связанными какими-то нитями с далёкой Москвой, о которой слышали столько чудесного. Непонятная до сих пор затея «начальников» – лезть на гору, где нет ничего, кроме кииков, где снег, лёд и «тяжёлый воздух», – представляется им в совершенно новом свете. А то, что о них будут писать, что их имена появятся в газетах и книгах, производит настоящий фурор.

Ураим Керим и Нишан вскакивают на ноги.

– Мы пойдём высоко-высоко, туда же, куда пойдут «начальники», – говорят они в один голос.

Ураим Ташпек, прозванный за частые симуляции «Ураим – голова болит», и Абдурахман молчат. Эти двое всегда категорически отказывались подниматься выше «5600», ссылаясь на горную болезнь.

Молчит и Зекир Прен. Глаза его горят, он напряжённо думает о чем-то. Я уже давно наблюдаю за этим человеком. Умный и властный, он умеет подчинять остальных носильщиков своему влиянию, хотя старшим среди них назначен Ураим Кер я. И я знаю, что Зекир пока —, не наш друг. Он – на распутья. Оковы древних заветов корана и крепкие родовые связи, незримо ведущие за границу, в Китай, уда бежали старшины рода, ещё тяготеют над ним. В его взгляде я нередко читал отчуждённость и презрение, особенно, когда кто-нибудь из нас – в семье не без урода – говорил с ним начальнически и резко. Но стоило побеседовать с ним дружески, и – хотя приходилось объясняться жестами больше, чем словами, – Зекир Прен показывал сверкающий оскал своей улыбки. В нем не было наивной непосредственности Нишана и Ураима Керима, не было и уклончивой и расчётливой хитрости Абдурахмана. Он был прямой и цельный человек, Зекир Прен, и он стоял на распутьи:

одна дорога вела в эмиграцию или – ещё хуже – в басмаческую шайку, другой путь – трудный и долгий – вёл к учёбе, к КУТВ, к Москве.

Мне казалось, что этого смелого и сильного человека можно завербовать на нашу сторону теперь же, сделав его сознательным и равноправным участником тяжёлой и опасной работы. И тогда именно от него можно было бы ждать в критические минуты восхождения подлинного геройства.

В сущности начало уже положено нашей беседой. Зекир заинтересован, захвачен. Ночью, в тишине палатки, новые и необычайные мысли будут мешать ему спать.

Через два дня, чтобы сгладить впечатление от смерти Джамбая, мы устраиваем спортивный праздник. Мы расчищаем от камней небольшую площадку возле лагеря и организуем комические эстафеты, цыганскую борьбу, перетягивание каната. Носильщики с увлечением и азартом участвуют в соревнованиях. Победители получают призы – печенье, конфеты, шоколад. Наши гимнасты – Шиянов, Гок Харлампиев и Абалаков – демонстрируют приёмы акробатики. При наиболее эффектных номерах носильщики ахают от восхищения. Маленький Абдурахман обнаруживает недюжинный темперамент: он пытается тут же повторить трудные сальто, каскады и кульбиты и забавно кувыркается на разостланных спальных мешках.

Праздник закончился волейболом. Этот своеобразный волейбольный матч на высоте Монблана был разыгран, за отсутствием мяча, большим туго надутым резиновым мешком, служившим одному из нас подушкой…

День за днём проходил в ожидании приезда Николая Петровича с радиостанцией. День за днём мы упускали лучшее для восхождения время. Прекрасная солнечная и безветренная погода. а могла испортиться. Могли наступить туманы, ветры и холода. Кроме того продовольствие и топливо были на исходе. Нам пришлось уже собирать разбросанные вокруг лагеря обрывки бумаги, ненужные куски дерева. Таким образом нам удалось запасти топлива ещё на три дня.