Анджей Стасюк - На пути в Бабадаг Страница 25

Ночью, где-то за Марибором, меня остановила полиция. Я превысил скорость в черте города. Полицейские в черной кожаной форме были вежливы. Я поинтересовался, что будет, если я не заплачу. Они объяснили, что отберут у меня паспорт, отпустят и будут дожидаться в участке, пока я принесу деньги. Вдвое большую сумму, чем если заплатить сразу. Вид у них был довольно неподкупный. Они выписали красивую квитанцию с роскошными печатями, забрали почти все, что у меня оставалось из их валюты, и пожелали счастливого пути.

В отместку я решил переночевать на территории Венгрии.

Шкиперия

В полшестого утра в Корче у отеля «Гранд» уже торчало несколько мужчин. Днем их стало больше. Особенно на широкой улице, ведущей к базару. И возле почты, и на тенистой аллейке у газетного киоска. После обеда собралась целая толпа. Только мужчины. По двое, по трое или поодиночке, занятые разговором или глядящие вдаль. Порой они делали несколько шагов туда и обратно, однако движение это было бесцельным — краткая пауза в неподвижности. Кое-кто держал в руках пачки албанских купюр и пытался обменять их на евро и доллары. Но большинство просто стояли, покуривая длинные тонкие сигареты «Карелия», почти три четверти доллара пачка. Казалось, они чего-то ждут, какого-то важного объявления, призыва или события, но никаких новостей не поступало, И каждый день на рассвете они собирались снова, толпа постепенно густела, затем во время сиесты немного редела, а после обеда снова превращалась в толчею, погруженную в застывающий зной, колышущуюся, но по-прежнему неподвижную. Женщины появлялись время от времени, украдкой, бочком, почти незаметно. Они несли сумки и узелки, но по сути оставались невидимками на этом пастбище самцов. Они стояли, высматривая какие-то перемены, вглядываясь в бесконечность пустого времени, обреченные на собственное недвижное присутствие. То же самое я видел в Тиране на площади Скандербега и в Гирокастре на главной улице, ведущей от мечети в нижнюю часть города. В Саранде в отеле «Лили» я спустился на завтрак в половине седьмого и увидел, что бар полон мужчин. Утопая в сигаретном дыму, они пили утренний кофе и ракию, стаканами, — полтора-два десятка мужиков. Они смотрели на улицу и время от времени обменивались репликами, но наступающий день, похоже, не обещал им никаких сюрпризов. Вечным его узникам, им некуда было деваться, потому что, куда бы они ни отправились, были скованы собственным бездействием.

Где-то в районе Патоса страна начала сплющиваться. Горы остались позади. До Адриатики оставалось чуть больше десятка километров, и слева горизонт приобрел серо-сизый оттенок. В автобусе было горячо и душно. Люди швыряли в окна банки из-под кока-колы и пива. В пригородах Фиера по обе стороны дороги тянулись автомобильные кладбища — главным образом «мерседесы» и «ауди» на разных этапах распада. Сотни десяти-, пятнадцати-, двадцатилетних машин — стайками поменьше и побольше. Ближе к Дюрресу сотни превратились в тысячи — в зное, на голой земле, среди выжженной травы, одни уже раздетые, ободранные, голые, во всей порнографии обнаженных лонжеронов, шасси, карданных валов, тормозных колодок, ржавеющих останков, другие еще прикрытые фрагментами тускнеющих от жары кузовов, героически опирающиеся на лысую, рассыхающуюся резину. По этому бескрайнему анатомическому театру сновали перепачканные мужики с дисковыми пилами и отрезали пласты еще сравнительно здорового металла. Белые струи искр были светлее солнца. Это походило на мертвую, механическую бойню. Другие ждали своей очереди, нацелясь на нужные куски. Остальное валялось вокруг и врастало в грунт: треснувшие большие берцовые кости шатунов, изношенные поршни, слепые фары, смятые радиаторы, съеденные крылья, дырявые баки, выпотрошенные масляные фильтры, растерзанные коробки передач с высыпавшимися внутренностями, гангрена тормозных шлангов, рак напольных панелей, сифилис прокладок и бельма потрескавшихся стекол. Да, пригороды Дюрреса являли собой огромный госпиталь половины немецкой моторизации, лазарет, специализирующийся исключительно на ампутации.

Дюррес — порт, так что эти тысячи трупов, должно быть, приплыли сюда на кораблях. Помню фотографию знаменитого албанского исхода 1992 года: отчаянные людские гроздья, свисающие с бортов, с надстроек, с такелажа, обклеенные живым человеческим пластырем катера, паромы, барки — словно вся страна стремилась сбежать подальше от самой себя, за море, по ту сторону Адриатики, в Италию, в мир, который казался спасительным, поскольку виделся невообразимой, сказочной противоположностью проклятого края. Теперь оттуда прибывали флотилии, нагруженные рухлядью, хламом, дизельными и бензиновыми развалюхами.

После поворота на Тирану пошли бункеры. Серые бетонные черепа возвышались на метр над землей и глядели черными горизонтальными щелями. Казалось, это вертикально закопанные трупы. В каждом мог разместиться пулеметный расчет. Разбросанные по длинным плоским холмам, они царили над мертвечиной автомобильных свалок. Уничтожить ни те, ни другие невозможно. Астрит сказал, что во всей стране, кажется, не найти ни одного действующего металлургического завода, чтобы переплавить эти немецкие отходы. Как не найти и достаточного количества динамита, чтобы уничтожить шестьсот тысяч бункеров, предназначенных для того, чтобы пережить всемирное нападение.

От Корфу надо плыть полтора часа. На «ракете» — полчаса. Здание греческого порта длинное и плоское. Итальянские, английские и немецкие туристы сидят на грудах багажа или волокут свои саквояжи на колесиках. Толпы народу перекатываются по набережной, разделяются на ручейки и выстраиваются в очереди к трапам на паромы. Иные из них напоминают восьмиэтажные торговые центры. Автокары развозят и привозят всю Европу. Горы несессеров с кодовыми замками ждут носильщиков. Пятеро мужиков в черной коже присматривают за своими навьюченными «хондами» и «кавасаки». У причальной набережной стоят трехмачтовый «Фон Гумбольдт» темно-зеленого цвета и яхта красного дерева под британским флагом. На палубе крутятся молодые парни в белых брюках. Блестящие змеи машин медленно заползают в глубь трюма. В небе видны белые телеса заходящих на посадку «боингов» и «ди-си». Парочки делают прощальные снимки в лучах греческого солнца.

Нам не пришлось спрашивать, где посадка на Саранду. Толпа ожидающих судна неподвижно и тесно сгрудилась у трапа. Все с картонными коробками, ящиками, кругами зеленых садовых шлангов, известными всей Европе и всему миру сумками в красную и синюю клетку, облепленными скотчем полиэтиленовыми тюками, обычными мешками, пакетами с давно вытершейся рекламой, все усталые, но усталостью не вчерашнего дня и не прошлого месяца. Значительно более давней.