Луи Буссенар - Охотники за каучуком Страница 28

— А теперь, ребята, — весело закричал он, соскочив с гамака, — давайте умываться! Воды на всех хватит, выпивки тоже. В лодке у меня бочонок тафии, кто справится раньше всех — получит двойную порцию.

Как и следовало ожидать, ни первых, ни последних не оказалось, все были готовы одновременно. Утренний туалет заключался в общем погружении в реку, где смешались черные и красные тела, затем негры и индейцы, еще мокрые, галопом помчались пить любимый нектар из сахарного тростника. После этого хозяин не мешкая приказал приступить к снятию змеиной шкуры.

Обычно это совсем несложная операция, даже если животное достигает больших размеров. Шею змеи обвязывают лианой и подвешивают на поперечном суку дерева. Затем возле горла змеи втыкают нож, и человек спускается, оседлав чудище и держась за нож. Под тяжестью тела нож отлично разрезает шкуру змеи от головы до хвоста. Затем человек снова взбирается наверх, подрезает кожу вокруг змеиной шеи, привязывает к ней лиану. Его товарищам остается только потянуть за ее конец, чтобы снять без особого труда эластичную и упругую кожу.

Но при гигантской величине и огромном весе убитого страшилища этот способ совершенно не годился. Потребовалась бы по крайней мере лебедка, чтобы поднять такую тушу вверх, и, кроме того, человеку нормального роста было бы очень трудно спускаться, обхватив тело змеи, ведь по толщине оно было как огромный цилиндр. Шарль предпочел производить эту операцию на земле, приподымая тело змеи шестами, чтобы легче скользила шкура. Работа шла медленно, но без особых осложнений. Снятую шкуру натерли золой и скатали — до окончательной выделки. А пока зола предохранит от насекомых и гниения.

Когда работа была закончена, Шарль в ожидании завтрака стал осматривать участок, эксплуатируемый его новыми рабочими, и подсчитывать количество добытого каучука. Обычно крайне скупой как на похвалу, так и на упреки и высказывавший их только в редких случаях, здесь молодой человек не стал скрывать удовлетворения полученным результатом. Еще бы! Около трех тысяч килограммов каучука превосходного качества! Чистого, однородного, отлично высушенного, могущего удовлетворить самого разборчивого покупателя. Кроме того, пласты каучука не были набросаны в кучу как попало, по обыкновению негров, а аккуратно сложены на деревянных полках, с промежутком для доступа воздуха — прекрасный прием, который облегчал испарение и препятствовал нагреванию и брожению уже готового каучука.

Но это еще не все. Три товарища вырыли под полками ямки, где время от времени разводили небольшой огонь, который изгонял остатки влаги и довершал приготовление материала. Эти добавочные усилия, хоть они и казались излишними, повышали цену за один килограмм каучука на целый франк.

— Прекрасно, друзья мои, прекрасно! — сказал Шарль, не скрывая своего одобрения. — Каждый из вас получит по тысяче франков сверх условленной платы.

— Тысяча франков! — радостно воскликнул араб. — Тысяча франков серебром?

— Да, наличными, если пожелаешь, дружок. А для чего тебе столько денег? Тут их не на что тратить.

— Моя ехать назад, Алжир. Потом покупать лошади, мулы, кормить моя старая мать, мукэр (жену) и дети…

— Но ты же, бедняга, не можешь вернуться в Алжир, тебя снова вышлют в Кайенну.

— О, я знаю это. Но если я хорошо работать, ты попросишь президента республики меня помиловать.

— Конечно, я так и сделаю!.. Но разве ты уже хочешь со мной расстаться? Подумай, ведь здесь ты быстро разбогатеешь, а там тебе придется влачить жалкое существование.

— Господин прав. Но старая мать, жена, дети!

— Кто же мешает тебе вызвать их сюда? Они станут членами нашей семьи. Я могу им написать, когда ты захочешь, хоть прямо сейчас.

— О, господин! — воскликнул бедняга, не веря своему счастью. — Если так, я оставаться с тобой вся моя жизнь и верно служить тебе.

— Решено, ты здесь станешь основателем алжирской колонии. Ну а ты, приятель, — обратился Шарль к мартиникийцу, который что-то усердно и безуспешно считал на пальцах.

— Моя не может сосчитать все, господин, денег много.

— Не бойся, я за тебя посчитаю. Ты тоже хотел бы вернуться домой?

— Моя не так глупый. Я останусь здесь, с домом господина. На Мартинике негр голодает, а здесь я буду богатый, как помещик.

— А тебе не скучно будет жить одному, без семьи?

— Моя знать в Кайенна одна добрая негритянка, если хозяин разрешать ей приехать, моя будет доволен, как негры у себя в стране и все негры в Кайенне и Мартинике.

— Хорошо, приятель! В следующий раз мы привезем из Кайенны твою негритянку, и я похлопочу о твоем помиловании. А теперь, дети мои, хватит разговоров. Пойдем завтракать, а потом отвезем каучук на склад. Что же касается вас, — обратился Шарль к Шоколаду, — я позже поделюсь с вами моими планами.

— К вашим услугам, — просто отвечал Шоколад своим глухим и всегда печальным голосом.

Каучук погрузили в лодку сразу же после скромной совместной трапезы. Нагруженное до краев суденышко отправилось в обратный путь вместе с экипажем наиболее сильных гребцов. Так как ме́ста для всех не хватило и на реке было слишком знойно, Шарль решил возвращаться домой посуху. Араб и мартиникиец оставались на участке, а молодой француз отправился в путь вместе с индейцем Пиражибой. Шоколад уехал на лодке вместе с остальными. На следующий день он должен был вернуться на участок с запасом провизии и доставить в усадьбу оставшийся на берегу каучук.

Обе группы расстались около девяти часов утра. Само собою, лодка, хотя и тяжело нагруженная, прибыла первой. Как только это стало известно, из дома сейчас же явились жена и дети Робена вместе с красивой негритянкой, вокруг которой вился веселый рой курчавых негритят с лоснившейся кожей, и с ними высокий негр, опрятно одетый в хлопчатую блузу и белые штаны. На голове — соломенная шляпа, в зубах — сигара. Он держался с большим достоинством. Ломи, названый брат Шарля, был одним из сыновей старого Ангоссо, верного друга Робена-отца, делившего с ним горе и радость. Счастливый супруг негритянки Ажеды и не менее счастливый отец, Ангоссо прекрасно выглядел среди всех этих хорошеньких негритят, которые воспитывались вместе с детьми хозяина на правах братьев.

Невозможно представить себе зрелище более привлекательное, чем эта группа. Прелестная жена серингейро, блондинка с бело-розовой кожей, в изящном голубом платье, дружески оперлась на руку рослой негритянки. Та была по-своему великолепна в ярком мадрасском платке[75], затканном золотом, и в пестрой «камизе»[76], которая развевалась, как яркие перья попугая ара. А обнимающиеся дети? Им были совершенно неведомы все сословные и расовые различия, они любили друг друга от всего сердца, и цвет собственной кожи интересовал их не больше, чем колибри[77] заботят переливы оперения, а мотыльков — расцветка крыльев. И наконец, что может быть трогательнее, чем эта нежность, с которой обе женщины глядели на шумный рой детей? Их глубокой материнской любви хватало на всех ребятишек — и на своих, и на чужих. Что же касается Ломи, то у него просто ум за разум заходил от счастья, когда все эти черные и белые малыши носились вокруг, называя его попросту «папаша Ломи».