Хуан Эслава Галан - В поисках единорога Страница 30

Три дня спустя мы свернули лагерь, собрали все свои пожитки, и я пошел прощаться с Мохаметом Ифраном. Я вручил ему три письма, чтобы он передал их генуэзцу Альдо Манучо, когда вернется в Марракеш. Одно — для госпожи моей доньи Хосефины, два других — для коннетабля и короля. В каждом я подробно описал нынешнее положение дел и все, что случилось с нами до сего дня. К ним прилагался краткий и ясный отчет о нравах африканцев и об их образе жизни — на случай, если кто пожелает прочитать его.

На заре условленного дня мы нагрузили своих верблюдов. Не прошло солнце и половины пути к зениту, как мы уже в образцовом порядке двигались по дороге на север, вниз по течению большой реки, через прекрасные тенистые рощи. Всего нас было сорок восемь белых мужчин и одна женщина, а также пятнадцать чернокожих, нанявшихся к нам в услужение, три негритянки и Бобор, наш проводник. Легкой походкой он шел впереди каравана, показывая деревья и кусты и болтая без умолку, — видимо, рассчитывал произвести впечатление опытного знатока здешней местности. Паликес не отставал от него, поддерживал беседу и тыкал пальцем в разные предметы, чтобы тот говорил, как они называются. Следом ехала группа арбалетчиков на верблюдах, за ними слуги вели в поводу верблюдов, груженных тюками, за ними — остальные арбалетчики и мы. Влажный, заросший травой берег избавлял арьергард от необходимости давиться пылью, поднимаемой идущими впереди, а к тошнотворному запаху верблюжьего навоза наши носы уже давно привыкли. Таким манером мы пробирались сквозь труднопроходимые порой заросли. Пространство между редкими развесистыми деревьями (высотою больше старого ореха, цветом — темнее кипариса) было занято высокой травой и густым кустарником, так что время от времени приходилось орудовать ножами и мечами, чтобы расчистить путь верблюдам.

Так прошел месяц, но синие горы не приближались, а, наоборот, как будто удалялись от нас. На вопросы Паликеса Бобор отвечал, что мы скоро дойдем, но через сколько именно дней — не говорил. От этого Педро Мартинес по кличке Резаный приходил в бешенство и обещал задать проводнику такую взбучку, что тот у него как миленький заговорит по-христиански. И вообще, твердил он, этот глупый негр не настолько глуп, как нам кажется, в конце концов он нас ограбит и бросит блуждать в лесу. Я приказывал Резаному заткнуться, но сам в глубине души тоже мучился дурными предчувствиями — только на людях изо всех сил прикидывался спокойным и терпеливо ждал дальнейшего развития событий.

В один прекрасный день мы остановились на поляне, поросшей высокой густой травой, где река делала поворот, не ускоряя своего плавного течения. Здесь решено было провести два-три дня, чтобы дать верблюдам отдохнуть — некоторые из них совершенно вымотались. Странное дело, засушливую знойную пустыню они переносят куда лучше, чем влажный климат. Я велел построить на берегу загон, окруженный рвом и частоколом, рассчитывая таким образом обеспечить нам хоть какую защиту на время постоя. Наши чернокожие слуги работали с большой неохотой, как люди, непривычные к труду, да еще бросали злобные взгляды на солдат, которые от души веселились, глядя, как неуклюже они копают. Внутри ограды мы поставили палатки и в них заночевали.

Когда взошло солнце, выяснилось, что Бобор и остальные негры, а также и негритянки исчезли, прихватив с собой весь наш запас соли, пару мешков с продовольствием, ткани и еще кое-какие мелочи. Особенно нас огорчило, что они украли запасные тетивы для арбалетов. День мы подождали, потом я разослал несколько отрядов на поиски, и к полудню один вернулся с сообщением, что след найден. Обнаружил его упомянутый ранее Рамон Пеньика, из числа сопровождавших нас дружинников коннетабля, в Хаэне он слыл отличным следопытом. Как знаток своего дела он заверил меня, что все пятнадцать негров ушли вместе, и Бобор с ними. На расстоянии примерно лиги от лагеря беглецы соединились с группой, насчитывающей, судя по следам, добрую сотню человек, и дальше они двинулись вместе. Следы уводили в лес, и мои люди не осмелились продолжить погоню, не предупредив меня. Я посоветовался с Андресом де Премио, и, обсудив положение, мы решили, что завтра двадцать арбалетчиков пойдут со мной, а Андрес останется с прочими охранять стоянку.

Когда солнце опустилось за горизонт и наступила ночь, мы легли спать, но перед тем выставили побольше часовых на случай внезапного нападения. И не напрасно — в полночь поднялся страшный шум, кто-то закричал, Вильяльфанье затрубил в свой рожок, поднимая лагерь по тревоге. Мы высыпали из палаток с оружием в руках, но успели заметить лишь несущиеся прочь тени. Андрес де Премио, в чем мать родила, громовым голосом приказывал своим солдатам пускать в ход арбалеты, и некоторые стали стрелять в бегущих, мстя за гибель наших часовых. До утра мы не смыкали глаз, подбрасывали хворост в костры, чтобы не пропустить возвращение негров, но они не вернулись. На рассвете мы подсчитали ущерб. Из четверых солдат, несших караул, двоим перерезали горло, один получил удар клинком в грудь и истекал кровью, а другой сумел не только отбиться, но и прикончить двоих нападавших. Они оказались из числа тех, что шли с нами в качестве слуг. Арбалетчики отправили на тот свет еще троих, чьи тела мы нашли чуть поодаль: их спины были живописно утыканы арбалетными стрелами. Из тридцати двух наших верблюдов двадцати девяти негры перерезали поджилки, так что они не могли подняться с земли и вообще больше ни на что не годились. Я потом распорядился их зарезать, чтоб не мучились. Поэтому в тот день мы наелись мяса до отвала, но запивали его слезами, ибо в ужасе созерцали свое бедственное положение, горько сетуя на злой рок. К вечеру вернулись посланные на разведку арбалетчики, ведя за собой пленного негра. Ему в бедро попала стрела, и сообщники бросили его. Языка, на котором он изъяснялся, не поняли ни Черный Мануэль, ни Паликес. Поскольку толку от него не было никакого, я позволил солдатам сорвать на нем зло. Его подвергли жестоким пыткам, оскопили и выкололи глаза, вследствие чего он быстро испустил дух.

С наступлением темноты мы разложили большие костры и снова выставили удвоенную охрану, строго наказав часовым не зевать. Но в эту ночь негры не посмели приблизиться, только воинственно покрикивали издали, чтобы напугать нас и дать понять, что они рядом.

Наутро мы стали совещаться: следует ли нам вернуться в Томбукту за новыми проводниками или же двигаться дальше вниз по реке. Кое-кто предпочел бы вернуться, но большинство, в том числе и я, считали, что, следуя течению реки, мы наверняка скоро выйдем к какой-нибудь деревне или к морю, и это куда надежнее, чем идти обратно без верблюдов. Покончив со спорами, мы погрузили вещи на трех оставшихся верблюдов, а что не могли забрать с собой — сожгли. Пламя охватило несколько палаток из превосходного холста, одежду, ткани — было бы грешно бросать все это на поживу тем, кто так люто нас ненавидит и преследует. Опечаленные, но не утратившие надежды, мы продолжили путь. Раненный накануне арбалетчик вскоре умер, избавив нас от необходимости тащить его на самодельных носилках. Ему устроили похороны, фрай Жорди прочел молитву за упокой его души, и все мы внимали ее словам и повторяли их с набожным благоговением.