Луи Буссенар - Остров в огне Страница 31

Когда на макушке собралось несколько «слушателей», Мариус быстро приложил ружье к плечу и дважды выстрелил. Ну да, ведь это же двухразка! Полдюжины птиц, еще трепыхаясь, упали к ногам девушек, которых охватила жалость. Контраст между нежным пением, полным доверием и жестокой смертью вызвал у них чувство неловкости и желание уйти с огневой точки. Но Пабло так радовался добыче, а Мариус все делал так охотно, что обе остались на месте. Ловко перезаряжая еще дымящееся ружье, охотник, сглатывая слюнки в предвкушении трапезы, прошептал:

— Если бы у меня было хоть несколько ягод можжевельника и виноградных листьев для приправы!

Странно, но дрозды при звуках выстрелов не улетели. Они привыкли к раскатам грома, к треску деревьев, падающих от порывов ветра или ударов молнии. Поэтому стрельба не вызвала у них страха. К тому же никаких признаков присутствия человека. Птицы продолжали спокойно сидеть. Тем более что Мариус, взявшись за манок, снова завел серенаду, потом опять выстрелил и сбил еще с десяток. Так он и продолжал действовать, перемежая пальбу музыкой.

Количество трофеев росло, а возникшее было у девушек чувство жалости притуплялось, они стали даже входить во вкус, и охота уже не казалась им столь жестокой.

Вдруг, когда провансалец в двадцатый или тридцатый раз выпалил, что-то с чрезвычайной силой ударило но огневой точке, та развалилась, будто на нее упало дерево. Все оказались под обломками. Мальчик закричал. Мариус громко выругался:

— Чтоб тебя черти слопали!..

Раскидывая доски и жерди, он увидел черные когтистые лапы, они действовали быстро и грубо. Что это — несчастный случай? Действие сил природы? Нападение? Провансалец, напрягшись изо всех сил, уперся о землю, стараясь выбраться. Долорес и Фрикет, чуть не задохнувшись, барахтались среди листвы и ветвей. Наконец из кучи обломков и веток наружу вылезло заросшее лицо Мариуса.

При всей своей храбрости матрос вздрогнул, увидев полдюжины крепко сбитых негров с ножами в руках. Они скрипели зубами, как макаки. Мариус, с трудом выбравшись из-под сучьев, бросился на бандитов. Один ударил его ножом в правое плечо. Француз почувствовал, что лезвие вошло в грудь, стал тяжело дышать, в глазах потемнело. Осознав, что теряет сознание, охотник подумал о девушках: они оставались один на один с бандой негодяев. Матрос упал, бормоча:

— Бедные дети! Кто же их защитит?

Всякое сопротивление было бесполезно, тем более что ни Долорес, ни Фрикет не прихватили из дому оружия. Они ведь находились метрах в семистах от усадьбы, набитой солдатами! Кто мог подумать о подобном налете?

Увидев на своих руках кровь друга, девушки закричали.

— Мариус! Мариуса убивают!.. Бог мой!.. На помощь!.. На помощь!..

Нападающие, не раскрывая ртов, стали вытаскивать пленников из-под обломков огневой точки. Крики прекратились — несчастным втиснули в рот по кляпу, связали так, что они не могли пошевелить ни рукой, ни ногой. И вот девушки и мальчик уже неподвижно лежат под горячим солнцем! Все произошло мгновенно.

Трое бандитов, не обращая внимания на Мариуса — тот не подавал признаков жизни, — взвалили пленников на плечи и стали пробираться через густой кустарник к раскинутой у подножия гор сельве[103].

Через некоторое время, изнемогая от боли, страха, усталости, едва дыша, девушки и маленький Пабло, все в крови, оказались на поляне, посреди которой стояло невзрачное каменное строение. Вокруг жилища прямоугольной формы, покрытого дранкой, лепилось шесть-семь хижин. С восточной стороны в дом вела массивная дверь. Идущий впереди негр открыл ее, и все тихо проникли вовнутрь.

У Долорес, Фрикет и мальчика вытащили кляпы, но веревки на ногах и руках не развязали.

Внутреннее убранство дома казалось несколько странным, с какой-то претензией на роскошь. Кое-где висели гравюры, вырезанные из «Иллюстрированных лондонских новостей», и превосходные рисунки за подписью известного французского художника Монбара. Тут же виднелись ярко раскрашенные репродукции и несколько картин с изображением Девы Марии и библейских сюжетов.

В глубине комнаты, на восточной стороне, то есть прямо напротив двери, стояло что-то вроде гранитного алтаря, там лежали куски отполированного нефрита[104] или обсидиана[105], отдаленно напоминающие топоры, ножи и скребки, какие обычно выставляют в отделах музеев, демонстрирующих жизнь первобытного человека.

Над алтарем висели огромное знамя из красного шелка с непонятными вышитыми знаками, позолоченные диадемы[106], разноцветные лоскуты, пояса, платки. Тут же находилась забранная решеткой очень темная ниша, где глубоким сном спала едва различимая в темноте змея.

Фрикет с крайним удивлением рассматривала эти примитивные украшения и молча расхаживавших по комнате негров, их взгляды и движения внушали тревогу. Еще несколько чернокожих расположились у стен. Особое внимание привлекала странная прическа двоих жесткие, как железная стружка, волосы не были коротко подстрижены, как у большинства негров, а стояли дыбом надо лбом, образуя нечто вроде двенадцати лучей. Чернокожие сидели, ничего не делая. Судя по всему, они лишь отдавали приказания всем остальным, и те их исполняли с глубоким почтением, почти с благоговением.

Не поддаваясь волнению — она видела еще и не такое! — Фрикет смотрела скорее с любопытством, чем с беспокойством. Вскоре парижский скептицизм[107] взял верх над всеми остальными чувствами, и француженка сказала Долорес, что все это не так уж трагично, скорее смешно. И добавила:

— Ох, если бы моего бедного Мариуса не ранило! С каким удовольствием мы посмеялись бы над этим маскарадом!

— И вы бы оказались неправы, дружок мой, — очень серьезно ответила ей подружка, чью бледность Фрикет наконец заметила.

— Что, положение серьезное?

— Устрашающее! Вы знаете, в какие руки мы попали?

— В руки очень некрасивых, грубых и плохо пахнущих негров…

— Вы знаете, что такое Воду?

— Да, слышала… Страшилище в этом краю… Пугало для плохо ведущих себя детей.

— Да нет, это — людоеды, что во имя своего бога убивают людей и пожирают их.

— Не может быть! Вы полагаете, будто эти люди со странными прическами собираются нас съесть?

— Совершенно в этом убеждена!

— Дикая мысль! В моей жизни было много странных приключений. Только этого не хватало для коллекции. Превратиться в ростбиф — это нечто необычное!

— Вы, французы, над всем насмехаетесь.

— Конечно, это же лучше, чем плакать. К тому же веселье обескураживает предателей из мелодрамы: оно не позволяет им произвести нужного впечатления! Посмотрите, как ошеломленно смотрят на нас эти господа каннибалы![108]