Жак-Ив Кусто - Лососи, бобры, каланы Страница 31

Таким образом, природе пришлось предпринять немало попыток и наделать много ошибок, для того чтобы создать в конце концов такого необыкновенного строителя, каким является современный бобр.

Но так ли уж необходимы эти способности к работе — доведенные до своей крайней черты —, чтобы свидетельствовать в пользу развития мозга, то есть приобретения какой-то формы разума? Я в этом не убежден.

Были предприняты попытки доказать путем тестирования умственные способности бобров. На первый взгляд они не кажутся такими уж незначительными. Наши грызуны определенно достигли отличных результатов во вскрытии ящиков и открывании запоров. Но эти успехи, возможно, обязаны не столько их уму, сколько удивительному ручному умению. Лапа бобра — это рука рабочего, короткая, сильная и очень специализированная, хотя это и трудно предположить по ее внешнему виду.

В самом деле, она имеет противопоставленный палец, но это мизинец, а не большой палец! Последний редуцирован и служит лишь для причесывания головы.

Другое доказательство разума бобров может быть найдено в том, что эти животные очень значительно варьируют свою работу в зависимости от основных условий среды (климат, гидрология…) и точной топографии выбранного места. Для меня это не является определяющим: здесь я вижу доказательство отличного действия адаптивных схем, свойственных виду в целом.

Многие бобры удовлетворяются временными убежищами. Время от времени животное отдыхает на местах, хорошо укрытых растительностью, выше самого высокого уровня воды в реке, устраивая гнездо из веток и трав. Иногда оно выкапывает более совершенное убежище в старом пне. Отходы от его работы служат ему подстилкой.

Такие временные убежища позволяют ему жить в странах с относительно мягким климатом (например, в Западной Европе или в некоторых районах запада Соединенных Штатов Америки). Но подобные убежища при некоторых обстоятельствах можно найти и на Великом Севере: канадские бобры перебираются в них летом, а чаще всего весной, в случаях, когда половодье затапливает их хижины.

Между временными убежищами и очень совершенными хижинами, которые мы обнаружили здесь, на берегу озера Фостер, существует промежуточная стадия архитектурного усовершенствования, представленная норой, перекрытой пучками хвороста. Русский бобр и бобр на Роне являются, в частности, любителями такого рода жилищ. Но как временные убежища подобные сооружения возводятся и североамериканскими бобрами.

Нора — это не более чем длинная галерея, вырытая в крутом берегу озера или реки и снабженная более широкими пустотами, которые мы называем камерами. Основной тоннель диаметром от 30 до 60 сантиметров начинается под поверхностью воды, на глубинах 75—150 сантиметров (когда уровень воды падает, бобр выкапывает новый вход на соответствующей глубине и закрывает первый слоем ветвей). От этого подводного выхода галерея поднимается в прибрежной почве под углом примерно в 30°. На расстоянии метра или двух от входа располагается первая камера, которая служит животному для обсушивания мокрого меха. Гнездо располагается во второй камере, более обширной, диаметром от 60 до 80 сантиметров и высотой 40–50 сантиметров, имеющей куполообразный потолок.

Эта жилая единица, как правило, сообщается с водой двумя или тремя дополнительными каналами, которые бобр прорывает на случай тревоги. В потолке проделано узкое отверстие для вентиляции. Бобр маскирует его ветками и сучками; это и есть те самые кучи срезанных веток, которые называются пучками хвороста. С точки зрения того, о чем мы здесь говорим, важно, что эти пучки хвороста собраны таким образом, какой никогда не применяется при постройке хатки: здесь ветви никогда не бывают сцементированы грязью.

Какое заключение следует из этого? Бобр благодаря своему умению работать передними лапами, что не является общим правилом для животных, строит, используя различную технику (более или менее большое сооружение, более или менее прочное, более или менее долговечное). Он использует различные планы, следуя местным условиям. Но разве это зависит от его разума?

Я сам и все те, кто меня окружает в этот вечер здесь, в глубине Саскачевана, далеки от того, чтобы быть убежденными в этом. Строительное искусство бобра заслуживает восхищения. Но ведь это робот, а не разумное животное. Его умение строить ближе к таковому осы или пчелы, чем шимпанзе.

Весна на великом севере

На Великом Севере весна представляет собой восхитительное зрелище. На этой земле, которую зима усыпляет на долгие месяцы, внезапность, стремительность, даже буйство весеннего обновления кажутся пропорциональными жестокости пурги и снега. При первом же луче солнца, при первом хрусте льда на озерах, при первом же журчании на холмах талой воды кажется, что какая-то лихорадка охватывает животных и растения. Все естество живет ускоренным темпом, зная, что время роста и размножения будет коротким.

Этот внезапный прилив силы и жизненных соков увлекает в свой поток все живое. Вот почему так стремительно раскроются почки и расцветут цветы. Вот почему так быстро надо собирать первый строительный материал для своего гнезда, прежде чем выйти на поиск партнера (или партнерши).

Сам человек не может избежать этого ускорения ритма жизни на северной земле. В нашей хижине, в самой глубине Саскачевана, мы чувствуем, как наши сердца бьются быстрее, как кровь стремительнее бежит по жилам. Все же мы — животные и по-животному реагируем. Никогда, вплоть до этого времени года, разница, отделяющая нас от наших „меньших братьев“, не была столь ничтожна. Как Фостер и Касси чувствуют зуд в конечностях, так и нас сжигает желание поработать, поразмяться на жарком весеннем солнце…

Праздник природы

Для того чтобы охарактеризовать весну, индейцы Великого Севера употребляют слово Yoho, которое переводится как „изумление, наполненное робостью“. Вся окружающая природа приводит их к подобной формуле. Вид просыпающегося леса и озера, высвобождающегося от своего ледяного панциря, полны незабываемой красоты. При виде этой мощи, при мысли о величавой всеобщей необходимости расти и продолжать свой род перехватывает горло.