Анна Мосьпанов - Германия. Свой среди своих Страница 35

И самое главное. В Германии, в отличие от нашей страны, совершенно иное отношение к досугу как таковому. В основе любых занятий — будь то спорт, музыка или плетение на коклюшках — является принцип получения удовольствия. Ориентация на достижение результата вторична. Самое главное для тренера спортивного сообщества или клуба, равно как и для учителя музыки — чтобы человек с радостью шел на занятия и довольный уходил домой. Если ко всему прочему будут достигнуты какие-то выдающиеся результаты — тем лучше. Нет — так нет. В этом смысле в Германии работает олимпийский принцип «главное — участие».

21. Черное и белое… О межнациональных отношениях в школе и за ее пределами

Чтобы завершить тему школы и детскую тему в целом, поговорим о межнациональных отношениях в стенах учебных заведений и за их пределами. Не секрет, что Германия — страна многонациональная. По количеству иммигрантов ее, безусловно, трудно сравнить с США, Канадой или Австралией, но тем не менее процент населения, родным языком которого не является немецкий, очень и очень высок. Особенно это заметно в больших городах. Наиболее крупные этнические группы, проживающие в Германии, это турки, итальянцы и наши с вами соотечественники. О турецкой диаспоре в Германии мы поговорим подробно в следующих главах, так как она заслуживает более пристального внимания.

А пока давайте обсудим взаимоотношения различных этносов в стенах немецкой школы. Расскажу вам историю, не имеющую к ней прямого отношения, но очень показательную в плане восприятия «нашим человеком» лиц, на себя не похожих. Сразу оговорюсь, что произошло это очень много лет назад, когда я только приехала в страну, немецким владела очень плохо, и вообще была совершенно не подготовлена к тому, что в Германии помимо немцев проживают люди самых разных национальностей. За тот случай мне стыдно до сих пор.

Дело было в роддоме. Нет-нет, я не пишу сценарии к бразильским сериалам, и мне никто не подменил беленького ребеночка на черненького. Но тем не менее дело было в роддоме. Ровно через три дня после того, как я родила своего старшего сына. Немецкие медики при всем их прекрасном отношении к пациентам считают, что если человек стоит на ногах, то в принципе он здоров и незачем занимать койко-место, за которое больничная касса в целях экономии отказывается платить.

И вот на третий день мне объявили приговор «Практически здорова. Идите, мамаша!», а ребенка предложили подержать еще пару дней — на всякий случай. Естественно, я отказалась. И, естественно, отказалась достаточно громко и на чудовищной тарабарщине, которую я уверенно и с московским гонором выдавала за немецкий язык. Дешевле было согласиться с моим мнением, чем слушать этот бред. И добрые врачи пошли мне навстречу. Но так как мест в отделении уже не было, то мне предложили комнату в общежитии для медсестер, находившемся в соседнем здании. Здания соединены между собой подземным переходом. Итак, переходом. Под землей. Это важно.

И вот наслаждалась я своим благоприобретенным материнством — на мягкой кроватке, с книжечкой в руке и в абсолютной тишине, в то время как мое чадо находилось на детском отделении. А в комнате у меня стоял телефон. И мы с сестричками договорились таким образом, что как только у дитятки появлялась потребность получить необходимое питание, они мне позвонят. А до сего момента могу быть свободна.

Днем я исправно ходила через улицу каждые три-четыре часа на кормежку, практиковала свой немецкий с каждым, кто готов был меня слушать, — с проходящими мимо врачами, сестрами и даже уборщицами и, вообще, наслаждалась жизнью.

Легла спать рано — часов в девять. Проснулась от того, что телефон просто разрывался под ухом. Вы не мать, сказали мне, а самая что ни на есть кукушка! Ребенок аж заходится — так есть хочет. А мама дрыхнет! Идите, говорят, быстренько через подвал — так короче.

Дело было часа в три ночи. Я, как была, в халатике, кинулась со всех ног в подвал. Иду по длинному-предлинному коридору. Он загибается куда-то за угол. Свет какой-то блеклый мерцает, двери по обе стороны. Все закрыты. И вдруг свет погас… Я, естественно, заверещала, как куропатка, которую нерадивый охотник подстрелил, но еще не совсем.

В этот момент меня кто-то тронул за плечо. Очень осторожно и ласково. В эту же секунду свет загорелся, но не полностью. Он мигал, дрожал, рассыпался мелкими бликами. И в этом мерцающем, каком-то мертвенном свете я увидела около себя огромного чернокожего человека. Очень высокого, крупного и… простите… очень черного. Но и это еще не все. В руках у него была корзина с больничным бельем. Сзади — тележка с горой каких-то клеенок, подушек, не знаю чего. Не рассмотрела. Руки — в перчатках.

В общем, не там Хичкок снимал свои фильмы, не там. Мизансцену — ее же выстроить надо! Ему бы в подвал немецкой больницы. Часа в три ночи. И чтоб белье вокруг. И женщина в халате. И мужчина шоколадного цвета.

Я продолжала истошно орать. Мужик с перепугу выронил свою корзину, поспешно начал собирать рассыпавшиеся полотенца, попутно извиняясь, что напугал меня. Ха, напугал! Мне же никто не рассказывал, что там, в подвале, находится больничная прачечная, которая работает круглосуточно. А белье не имеет обыкновения само ходить пешком и в автономном режиме забираться в стиральные машины. Его туда носить надо.

Сопоставив факты «чернокожий человек — халат — белье — перчатки — больница» с ловкостью дамы-детектива, по сравнению с которой мисс Марпл — нашкодившая второгодница, я поняла, что если есть на свете рай, то, наверное, я его скоро увижу. Вот прямо здесь, в подвале. И в халате. А я против того, чтобы попадать в такое приличное место в неприбранном, так сказать, виде. Наверное, я все это озвучила, причем на самых высоких нотах. А диафрагма у меня с детства отменная.

Бедный мужчина, не зная, как меня успокоить, начал что-то путано объяснять. Мол, свет погас, так как идет ремонт, и, мол, он очень виноват, что подкрался, но на самом деле просто вышел из-за угла в тот момент, когда свет потух, а «вы закричали, и я хотел вас успокоить»…

У меня же немецкий на тот момент был очень примитивным. С перепугу я забыла даже те огрызки фраз, которые знала. В результате на все его вежливые слова мне удалось выдавить на дикой смеси английского и немецкого:

— Entschuldigung! Ich hatte Angst. Ich habe nicht erwartet, sie hier zu treffen… And you are black! (Извините. Я испугалась. Я не ожидала вас здесь встретить. И вы черный.)

Мужчина аж дернулся, но взял себя в руки. Понял, видимо, что перед ним — молодая, не совсем адекватная от ударивших в голову гормонов мамаша, улыбнулся и сказал:

— Вы же в детское отделение идете? Давайте я вас провожу. А то вдруг опять свет погаснет…

Разумеется, я отказалась.

Но и это еще не вся история. К вечеру следующего дня я уже пришла в себя и, поняв, что натворила, решила исправить ситуацию. Перед тем как забирать ребенка домой, спустилась в подвал, чтобы найти того мужчину и извиниться за свое хамство и за свой идиотский язык, который не только мой личный враг, но и всех тех, кто меня слышит.

Шла я по этому же самому коридору и услышала женский голос за одной из дверей. Не все поняла, конечно. Но того, что поняла, мне было достаточно. Женщина говорила о том, что Майк не выйдет завтра в ночную смену, взял выходной, так как его какая-то полоумная ужасно напугала ночью и еще обозвала «черным». И какая бестактность! Обнаглели эти пациенты совершенно. Делаешь для них, делаешь все, что можно, а они…

Я, не дослушав, кинулась прочь. Так стыдно мне до этого никогда не было. И после — тоже нечасто. Через месяц где-то я поехала в клинику, чтобы попробовать найти этого Майка и извиниться. Но он там уже не работал…

Вот такая вот весьма показательная история. Если говорить серьезно, то Майк вполне мог бы подать на меня в суд и выиграл бы дело. Любое оскорбление гражданина на почве его расовой или национальной принадлежности карается в Германии по всей строгости закона.

Особенно рьяно следят за его исполнением в стенах учебных заведений. Дело в том, что дети, сами того не ведая, очень часто невольно оскорбляют своих одноклассников, имеющих акцент, странные на их сугубо детский взгляд привычки и особенности, какие-то символы, указывающие на религиозную принадлежность, не говоря уже о другом цвете кожи.

Отправляя ребенка в немецкую школу, нужно четко отдавать себе отчет в том, что в случае возникшей конфликтной ситуации ответственность за бестактное поведение детей несут родители. Поэтому коренные немцы, не желающие иметь проблем с немецким законодательством, которое отнюдь не является самым гуманным законодательством в мире, с детства объясняют своим чадам, что Джонатан из Канады, Мартин из Америки и смешная девочка с копной пружинистых косичек и изящным французским именем Амели, родители которой приехали из Кении, в равной степени имеют полное право на обучение в немецкой школе. И если немецкому ребенку, равно как и любому другому, взбредет в голову обозвать Амели «черной свиньей», то проблем вашей семье не избежать.