Владимир Иорданский - Африканскими дорогами Страница 38

— Бросить деревню, — продолжал учитель, — значило бы утратить покровительство предков. К тому же уход живых на другие места мог бы вызвать раздражение прародителей племени. А это опасно. Мертвые сильнее живых!

Наблюдения учителя подтверждались и другими лицами, знающими обстановку в местной деревне. Кое-что проскальзывало и в столичной печати.

При помощи магических обрядов

В еженедельнике «Этумба» я прочел заметку о задержании народной милицией в местечке Майейе, на дороге в Муйондзи, двух колдунов-пигмеев. Оказалось, что пигмеев, славящихся среди крестьян своей магической силой, призвал на помощь бывший староста деревушки Дуду. Он хотел, чтобы колдуны бросили заговор на руководителя района и работников, ответственных за укрупнение деревень, и помешали переселению жителей Дуду в Майейе. Пигмеи охотно взялись за это дело.

Мир, где живые считали себя слабее мертвых, не спешил раскрывать свои тайны. Поступки людей подчинялись здесь каким-то особым законам. Новое наталкивалось на сопротивление архаичного сознания, с которым оно казалось несовместимым. Это сознание подсказывало людям привычные способы борьбы — колдовство, магию. Оно выглядело сильным, всепроникающим. Может быть, в тех случаях, когда оно диктовало поступки людей прогрессивных, добивающихся обновления общества, его влияние становилось подчеркнуто явственным.

А так бывало нередко.

Мне рассказывали, что в одной из северных деревень страны председатель ее революционного комитета наталкивался на ожесточенное сопротивление бывшего деревенского старшины. Тот пользовался репутацией опасного колдуна и охотно обращался к магическим силам, чтобы подорвать авторитет председателя, запугать членов комитета. И тогда этот председатель, в крайности, призвал в деревню знахарей, опять-таки пигмеев. Эти колдуны спасли престиж новых властей деревни. Магическими обрядами они сумели полностью парализовать влияние деревенского знахаря. Его перестали бояться.

Эта история показалась мне чрезвычайно характерной. Не означала ли она, спрашивал я себя, что конфликты между людьми, становящиеся в деревне всё более многочисленными по мере углубления распада традиционного общества, неизбежно принимали драматическую форму борьбы при помощи иллюзорных, будто бы сверхъестественных средств? В этой борьбе, в сущности, сталкивались призраки, скрещивались несуществующие шпаги, но людям был слышен звон металла, а мелькающие вокруг тени выглядели телесными. Сознание общества было таким, что во всем этом не было ничего невероятного, вернее, ничего такого, что не соответствовало его представлениям.

То, что я видел в Народной Республике Конго, не было чем-то исключительным. Сходные явления можно было наблюдать во многих африканских странах.

Английский этнограф М. Филд описала, как распространение культуры какао на Золотом Береге (как тогда называлась Гана) в начале века способствовало освобождению крестьянина от родо-племенных обязанностей и обязательств. Но одновременно исчезли и средства защиты, которыми архаичное общество обеспечивало безопасность каждого своего члена. В деревнях, выращивающих какао, множились конфликты из-за накопленных богатыми фермерами состояний, из-за крупных наследств. Волнами растекались зависть и взаимная неприязнь.

Как и в Конго, эти человеческие страсти находили выход в колдовстве, в заговорах. Страх словно пропитывал крестьянские общины, и на месте исчезавших традиционных средств защиты от таинственной опасности сглаза появлялись новые — особые часовенки, оберегавшие крестьянина от окружавшей его невидимой, неразличимой враждебности. Интересно наблюдение М. Филд о том, что количество этих часовенок возрастало параллельно увеличению объема производства какао.

«Какао не показало нам хорошего человека», — говорили крестьяне Золотого Берега. В горечи, которой напоена эта фраза, — свидетельство краха традиционной морали, свидетельство падения этических норм архаичного общества.

…Когда я работал в Гане, то не раз сталкивался с отголосками того, что можно было бы назвать «революцией сознания» в африканском крестьянстве.

Юго-запад этой страны удивительно живописен. Невысокие холмы покрыты густым лесом. Кое-где он был расчищен под плантации бананов или какао, кое-где в чащобе были проложены дороги. И все же здесь, у границы с Берегом Слоновой Кости, лес сохранил свою былую мощь. Темный, сырой, наполненный странными звуками, он тесным кольцом окружал бедные деревеньки.

Здесь же впадает в море и священная река народов акан — Тано.

Еще во времена первой мировой войны в эти глухие места прибыл из Либерии «пророк» Харрис. По воспоминаниям, это был высокий седой старик, всегда одетый в белое. Он шел от деревни к деревне, опираясь на крестообразный посох. Его горячие, взволнованные проповеди собирали тысячи крестьян. Он провозглашал новое, христианское вероучение, призывал народ сжигать идолов и разрушать их алтари.

Проповеди Харриса широко разнеслись по тропическому лесу. Этому благоприятствовал великолепный резонатор — колониальная эксплуатация. На Береге Слоновой Кости, где Харрис провел свыше двух лет, только что завершилось завоевание страны французами. На Золотом Береге лишь недавно отгремели кровопролитные ашантийские войны. Начавшаяся война в Европе отозвалась и в английских и во французских колониях усилением поборов, широким применением принудительного труда.

Ныне можно только догадываться о том, какую глубокую ломку в сознании людей произвел вызванный колонизацией кризис. Какие споры шли тогда по деревням? Какие мысли волновали людей? Наверное, в глазах многих традиционные религиозные взгляды становились предметом сомнений, а может быть, и насмешки, когда появился Харрис. Разве сумели предки, в честь которых чуть ли не ежедневно совершались жертвоприношения, защитить народ от чужеземных захватчиков? Разве заступились боги за своих почитателей? Когда стреляли английские и французские винтовки, боги скрывались в чаще леса.

Проповеди «пророка» давали выход крестьянскому гневу — и гневу против богов и гневу против завоевателей. По всему побережью запылали костры, куда летели деревянные изваяния. Свыше 120 тысяч человек приняли учение Харриса только на Береге Слоновой Кости. Французские колониальные власти поспешили выслать мятежного «пророка» из страны.

Однако два круга представлений, вероятно особенно древних, особенно глубинных, уцелели в этой буре. Речь идет о культе предков и о вере в способность людей использовать в жизни некие, на наш взгляд иррациональные, магические, силы. Эти два круга понятий не противостояли один другому, а как бы вписывались один в другой. Без преувеличения можно сказать, что они служили краеугольным камнем всего величественного, предельно своеобразного здания — и африканских верований и народной философии.