Анджей Стасюк - На пути в Бабадаг Страница 4
Анджей Стасюк - На пути в Бабадаг читать онлайн бесплатно
За поселком Моисей мы остановились. На пустыре у шоссе сидели четыре деревенских старика. Они указывали куда-то вдаль, что-то демонстрируя нам на далеком лесистом склоне. Мы поняли, что там монастырь. Среди деревьев разглядели макушку колокольни. Старики просто сидели и смотрели в ту сторону, словно это сидение могло заменить праздничную литургию. Они уговаривали нас съездить туда. Но мы спешили. Оставили их, полулежащих, неподвижных, вглядывающихся и прислушивающихся. Возможно, они дожидались, пока заговорит колокол, пока что-то сдвинется с места в застывшем пространстве праздника.
Все это должно было исчезнуть. Ночью на главной улице в Гура Хуморулуй пятнадцатилетние подростки хотели продать нам немецкие номера. Уверяли, что те сняты с БМВ. Всему суждено было сгинуть и уподобиться остальному миру. Да, в мой первый румынский день на меня нахлынула вся печаль континента. Повсюду виделся упадок, и с трудом верилось в возрождение. Заправщик на бензоколонке в Симпулунге был вооружен. Он вынырнул из полумрака и жестами показывал, что ничем не может нам помочь. Но через километр обнаружилась еще одна заправка, сиявшая, словно карнавал посреди архаической ночи. Там могли помочь всем чем угодно, а «пистолеты» были засунуты в горлышки пластиковых бутылок от кока-колы. Подходили мужчины с парой канистр, потом уходили во тьму на поиски своего оцепеневшего транспорта.
За спиной у нас был Марамуреш. А также покрытый снегом и настом перевал и этот загорелый мужчина в старом «ауди» с немецкими номерами. Он открыл багажник и вынул из него детский мотоцикл, уменьшенную копию какого-нибудь «сузуки» или «кавасаки», потом посадил на него маленького мальчика и стал фотографировать. С перевала тянуло ледяным ветром, и кроме нас не было ни души. Одна лишь холодная великолепная пустота, солнце скатывалось в болота между Кареем и Сату-Маре, и я слышал щелканье затвора, у мальчика было серьезное лицо, красные щеки, а потом отец убрал игрушку, и они двинулись вниз, на запад, вероятно, домой. Мы тоже поехали, потому что на этом поднебесном юру деревенели руки и щипало щеки. Мы опускались по серпантинам в долину Быстрицы, в глубь темнеющего воздуха.
Теперь я вижу, как мало сумел запомнить, — в сущности, все события могли произойти где-нибудь в другом месте. Путешествие из страны короля Убю в страну вампира Дракулы не должно состоять из воспоминаний, в которые можно потом уверовать, как верят, скажем, в Париж, Стоунхендж или площадь Сан Марко. В конце концов, Сигетул-Мармацией больше всего походил на сон. Мы промчались через него без остановок, и мне нечего сказать о его форме, разве что он напоминал изысканную фикцию. Во всяком случае, закончился он очень быстро, на горизонте вновь встали зеленые горы, а меня моментально охватили сожаление и тоска. Точь-в-точь как после пробуждения, когда мы испытываем едва ощутимое желание вернуться в онирическую конфабуляцию, лишающую вольной воли и одаривающую взамен абсолютной свободой внезапности. Так случается в тех местах, которых редко касается взгляд чужака, глаз пришельца. Взгляд разглаживает вещи и пейзажи. Изнашивание и распад грозят именно с этой стороны. Мир, подобно старой карте, износится и протрется от избытка взглядов.
Мы въезжали в зону Синистра. Всем здесь заправляли горные стрелки, полковник Пую Боркан, а после его смерти Изольда Мавродин-Махмудиа, также имевшая звание полковника и сокращенно именовавшаяся Кокой. С перевала Баба-Ротунда открывался вид на хребет Поп-Иван, внизу ползла узкоколейка, работавшие на дровяном отоплении локомотивы. На груди жители Синистры носили жестяные медальоны. Каждый приезжий, застревавший здесь надолго, получал новое имя. Время от времени Кока устраивала под горой Поп-Иван засаду на Мустафу Муккермана, что возил на своем грузовике баранину откуда-то с Украины аж в Салоники или даже на Родос, но помимо баранины ему случалось перевозить в рефрижераторе тепло одетых людей. Поляки информировали Коку о планах Муккермана — трехсоткилограммового полутурка-полунемца. Разведенный денатурат здесь использовали для размачивания сушеных грибов, а пили, разбавляя забродившим соком лесных ягод. Матовые окна для синистринской тюрьмы изготовлял Габриель Дунка в своей мастерской: клал стекло в ящик с песком и часами топтал его босыми ногами. Был он тридцатисемилетним карликом. Однажды в дождливый день в его фургон забралась голая Эльвира Спиридон, и Дунка впервые в жизни ощутил запах женского тела, однако лояльность взяла верх над желанием, и он донес на женщину, которая попросту перепутала его машину с грузовиком Муккермана.
Все это якобы происходило за Сигетул-Мармацией и, вероятно, так и было. Но я прочитал об этом два года спустя в «Зоне Синистра» Адама Бодора,[3] и это преследует меня до сих пор. Преследует и заслоняет плоское пространство карты. Вновь зримое блекнет перед лицом рассказанного. Блекнет, но не исчезает окончательно. Лишь теряет четкость, утрачивает невыносимую очевидность. Это характерная черта подсобных стран, второстепенных народов и резервных племен. То мерцание, та удвоенная, утроенная фикция, кривое зеркало, волшебный фонарь, фатаморгана, фантастика и фантасмагория, что милосердно проскальзывает в зазор между тем, что есть, и тем, как быть должно. Та самоирония, что позволяет играть с собственной судьбой, передразнивать ее, обезьянничать, превращать злоключение в героикомическую легенду и перекраивать измышления на спасительный манер.
Там, где мы в конце концов заночевали, не было воды. Освещая дорогу фонарем, хозяин вел нас по холодным коридорам. Объяснял, что насос сломался, а механика — не то из Сучавы, не то из Ясс — ждут уже третью неделю. Объяснял, что живущий в этом доме человек — нездешний, приехал издалека, и от одиночества пьет местную дешевую водку, а потому не следит за домом, но механик, вероятно, скоро приедет.
Было холодно. Мы легли не раздеваясь, погасили свет, и в окно дохнуло румынской ночью. Я пытался уснуть, но вместо того, чтобы двигаться по течению времени и сна, мысленно все плыл вспять этого долгого дня, когда мы пересекали границу в Петя. На знойной равнине торчали черные вышки пограничников. Вскоре мы подъехали к Сату-Маре с его стенами, облупившимися от старости и жары, тенью огромных деревьев, которыми обсажены улицы, и куполами церкви в перспективе длинных зеленых коридоров. Венгрия же осталась позади, позади осталась низинная печаль Эрдёхата, и, хотя по другую сторону границы земля была такой же плоской, я явственно ощущал разницу, ощущал в воздухе иной запах, а небо с каждым километром пылало все беспощаднее. Далекая тень Карпат на горизонте ограничивала это сияние, замыкала его, и мы ехали в густой сверкающей взвеси. По шоссе катили конные повозки. Животные лоснились от пота. На крыше допотопного автомобиля высилась пирамида мешков, набитых овечьей шерстью. Человеческие тела были темные и блестящие. Дул ветер. Возможно, поэтому дома на гигантской равнине казались столь убогими и непрочными.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.