Леонид Платов - Повести о Ветлугине Страница 4

— Это племянник ваш? — спросил он, заметив меня и подавая мне руку. — Столько на уроках спрашивает всегда… Любознательный!

— Как я! Точь-в-точь, как я! — заспешил дядюшка, потирая руки, поеживаясь и похохатывая, будто только что выскочил из-под холодного душа.

Он начал расставлять ловушки непонятному человеку еще за чаем, но осторожно, опасаясь, как бы не спугнуть. Когда же гости уселись играть в лото, дядюшка свернул разговор на географию: нюхом чуял, что смешное — то, за чем охотился — связано с географией.

— Вот вы говорите: Вилькицкий, Вилькицкий, — донесся до меня квакающий дядюшкин голос. — А что хорошего-то? Подумаешь: клочок тундры нашел! Или какие-то две скалы в океане… Это не Пири, нет.

— Открытие Вилькицкого считаю еще более важным! — с горячностью отвечал учитель. — Самое значительное пока географическое событие нашего времени.

— Ой ли?

— Да ведь земля!.. И не две скалы, как вы говорите, а архипелаг! По территории, думаю, не меньше, чем, скажем, Бельгия или Ирландия… А принципиальный смысл открытия? — Петр Арианович отодвинул кубики лото. — Нашли землю там, где не рассчитывали ничего найти…

Меня услали за чем-то из комнаты, а когда я вернулся, наш учитель уже стоял, держась за спинку стула и сверху вниз сердито глядя на дядюшку.

— …потому что американцы — вот что! Не нашим чета, — втолковывал ему дядюшка.

— Американцы? — переспросил Петр Арианович и фыркнул. — А чем они встретили своего Пири, знаете?

— Нуте-с?

— Помоями. Ушатом помоев.

— Почему?

— Другой путешественник, Кук, представил доказательства, что побывал на полюсе раньше Пири.

— Пири, конечно, в амбицию?

— Еще бы! Подумайте, в каком оказался положении! Газеты подняли шум…

— Нехорошо.

— Чего хуже! Сплетни, гадость. Как в последнем уездном городишке… Пири обвиняет Кука в том, что тот подкупил своих спутников. Кук обвиняет Пири в многоженстве… А выражения!.. Я в Москве, в Румянцевской библиотеке, читал — там получают американские газеты. «Живые свидетели пакостей Пири!», «Человек с греховными руками!», «Похититель денег у детей!», «Покрыт паршой невыразимого порока»… Фу, мерзость!

— Стало быть, не Кук открыл?

— Кук до полюса не дошел пятисот миль. «Величайшая мистификация двадцатого века» — так писали газеты потом. А вы говорите — американцы!.. Рекорд, сенсация для американца — это все! Славу спешат разменять на деньги…

Петр Арианович быстро прошелся по комнате:

— Рекорд? Согласен. Но не географическое открытие. Даже глубины подо льдом не смог промерить. Троса не хватило. Слышите ли, троса!.. А возьмите плавание Текльтона. Это уже совсем недавно, наши дни. Его протащило во льдах по окраине Восточно-Сибирского моря. Тоже спешил к полюсу, видел только полюс впереди. И потому прошел мимо замечательного открытия, проглядел, прозевал!.. Уж потом другие разобрались и поняли, что… — Он запнулся и замолчал.

Впоследствии Петр Арианович рассказывал мне, что его поразила наступившая в гостиной тишина. Смолкли разговоры за столом и мерный стук кубиков, лото. Шеи гостей по-гусиному были вытянуты в его сторону.

Здесь были самые разнообразные лица — одутловатые и длинные, багровые и бледные, — но все они сохраняли одинаковое выражение напряженного ожидания.

Прикрыв коротенькими пальцами выигранные гривенники, исподлобья смотрел на него училищный священник, отец Фома, в фиолетовой рясе. Рядом помаргивала и трясла шиньоном исправница. Помощник классных наставников, Фим Фимыч, выкликавший номера лото, застыл с кубиком в руке. Рот его, растянутый в улыбке, западал так сильно, что, казалось, все лицо можно сложить пополам. А впереди всех, верхом на стуле, восседал дядюшка.

— Да-да, другие разобрались и поняли, сказали вы? — нетерпеливо повторил он, подавшись всем туловищем к гостю.

Петр Арианович нервным движением поправил очки.

— Нет, ничего, так… — пробормотал он садясь. — Мысли вслух… И, конечно, некстати…

После этого он перестал бывать у нас, несмотря на все ухищрения моего дядюшки.

Он решительно не желал пополнять собой его коллекцию.

Глава третья

СВЕТ В ОКНЕ

А в училище больше всех интересовались учителем я и мой друг Звонков.

Дружба наша началась на уроке арифметики, при довольно странных обстоятельствах.

В ту зиму я долго болел, а когда опять явился в класс, за моей партой сидел новичок — стриженый, черненький, на вид бука, с толстым лицом и забавно вздернутым носом.

Условия предложенной классу задачи выглядели, кажется, так: два путешественника отправились из пункта А в пункт Б, причем, как водится, один позже другого. Требовалось узнать, через сколько времени второй догонит первого, если… И так далее.

Покосившись на соседа, я увидел, что он отложил перо и рассеянно смотрит в угол, шевеля губами. — Ты что? — шепотом спросил я.

— Да вот не пойму, почему второй догонял первого, — также шепотом ответил он. — Может, сыщик был? Или мститель?

Я задумался.

— И что за пункты такие? — продолжал бормотать сосед. — А и Б?… А и Б?…

— Если А — это Африка, — неуверенно предположил я. — Б — Бразилия… Тогда можно понять. Оба путешественника добывали алмазы в Африке на копях…

— Ага! И первый у второго похитил алмаз? Обстановка уточнялась. Было совершенно очевидно, что составители задачника Шапошников и Вальцев умолчали о многом. Одна красочная подробность выяснялась за другой.

— А тот — в погоню за ним…

— На шхуне через Атлантический океан…

— Да, на шхуне… Настигает его в Бразилии на берегу и…

— Звонков Андрей, — донеслось до нас издалека. — Какой ответ получился у тебя, Звонков?

Мой сосед медленно поднялся и застыл потупясь. Поза его говорила сама за себя.

Глаза математика остановились на мне, он ласково кивнул. Я вздохнул и тоже поднялся…

Нас оставили в наказание без обеда. (Впрочем, судьба, говорят, поступала так не раз и со взрослыми мечтателями.)

Сидя рядышком в пустом классе, мы некоторое время приглядывались друг к другу.

— Слушай, — произнес мой сосед, видимо проникшись ко мне доверием, — тебя лупцуют дома?

— Н-нет, — ответил я нерешительно. — А тебя?

— Ого!.. Еще как!

Отец Андрей, конторщик на речной пристани, овдовел в прошлом году. После этого характер его переменился. Он начал пить запоем, как умеют только отчаявшиеся вконец русские люди. В пьяном виде он становился страшен, смертным боем бил сына, если тот подвертывался под руку, жег его учебники и тетрадки, выгонял из дому на мороз или под дождь. Протрезвившись, был тих, плакал, просил прощения.