Альбион и тайна времени - Васильева Лариса Николаевна Страница 4

А тут — повседневная жизнь. Вестминстер видишь, лишь когда показываешь город заезжему гостю. Да разве вольным туристским взором глядишь на него? Торопишься, думаешь о чем-то будничном, постороннем, необходимом. Мост Ватерлоо служит элементарным ориентиром: «К врачу на прием нужно ехать в сторону моста Ватерлоо — от него налево». И даже вечерний фильм — попадаются среди них презанятные, особенно если с юмором, — чаще всего смотреть некогда. Зато уж политика и экономика страны, как говорится, в печенках у тебя сидят — все вокруг них здесь сосредоточено.

Буду писать книгу… А увидела ли я Англию? Неужели же нет. Столько дорог исходила, стольких людей повидала. Верно — исходила и повидала. Откуда тогда странные два чувства: первое — словно живу здесь уже тысячу лет, очень давно и очень одиноко, и тут же второе: кажется, только вчера приехала и от суеты, множества дел кругом идет голова. И я еще ничего здесь не видела. Какое же из них верно? Оба? Удивительно. Необъяснимо.

Зачем писать книгу, если об этой стране написаны тома историй и социологических исследований, журналисты, жившие здесь подолгу, непременно отмечали свое пребывание в Англии книгой. И отметят еще, ибо «нельзя объять необъятное». Зачем писать книгу о стране, из которой мечтаешь скорей уехать домой, язык которой учишь лишь по необходимости? Да к тому же мне представляется весьма скучной задача рассказывать советским людям, что за люди англичане. Возьми-ка с полки Диккенса, Голсуорси, Сноу, Гольдинга, Мердок, — куда интереснее и вернее, чем журналистские измышления, подкрепленные быстро стареющими фактами.

Во всяком случае, подлинно.

И чем больше уверяю себя в том, что ни к чему лирическому поэту, занятому своими темами, писать книгу об Англии, тем больше «наступает» на меня эта книга и требует к себе внимания и сил.

Бьет волна в меловые скалы западного побережья острова. Шторм утихает. Неужели земля? Напряженно смотрит большой сильный римлянин на белую полосу впереди.

— Альбион! — кричит он своим спутникам. — Альбион![1]

Все дальше в глубь острова продвигается римский отряд, встречая на пути встревоженных аборигенов.

— Альбион! — утверждают имя римляне, глядя на белобрысых жителей острова. — Альбион!

Смотрю в те дни из своего времени. Одно космическое мгновение — века событий, страстей, побед и поражений. Набеги данов, нашествие англосаксонских, германских племен, нормандцы… Божественное искусство Ренессанса, возникшее на развалинах Рима? Не так уж мало. Скорее, неизмеримо много. Распад Древнего Рима шел долгие века, и окончательная смерть его совпала с рождением новой — Британской империи.

Сегодня мир стоит перед задающей Британией. Сколь долог будет путь ее падения? Ныне время акселерации — все совершается много быстрее, чем прежде. Оставит ли нам падающая сила свой Ренессанс? Пока нет оснований для такого рода утверждений.

— Альбион! — провозглашал римлянин, неосознанно передавая свою эстафету.

— США! — хочет и не находит в себе сил произнести Англия. Дитяти уже не надобно материнского благословения.

Но — «что я Гекубе, что Гекуба мне»? Или мало мне своих забот?

А Британия не спрашивает, наступает из дверей и окон, подсовывает человеческие типы и характеры — один интересней другого, искушает историческими аналогиями, завлекает пейзажами.

Сдаюсь…

Здравствуй, Британия. Прошу тебя на эти страницы главным персонажем, дабы в этой книге ты иллюстрировала собой мою главную тему — Время. И знаю, что во всех своих попытках лишь задену ее, приоткрою над ней покров, но не решу, не отвечу на сложнейшие ее вопросы, не разберусь в ней до конца. Смешно бы и предполагать такое: разобраться во Времени — значит ответить на вопрос, что есть Вселенная, что есть Истина, и даже на более легкий, столь волшебно сформулированный гением поэзии:

Здравствуй, Британия. Если ты поможешь мне подступиться к теме Времени, значит, не зря я подметала подолом твои улицы, наблюдала, как переживаешь свои неудачи, и даже, привыкнув, по-своему полюбила тебя, как свое прошлое, когда ты стала им.

Сильна не сильна ли, но дух задиристый и заносчивый по отношению к Альбиону я вполне могу в себе объяснить.

Не далеко нужно ходить, чтобы увидеть, как тянулись к России щупальца Британского спрута во времена оные, вот-вот ухватят — не ухватили. И не в том дело было, что далеко лежал лакомый кусок: Индия — та еще дальше была, — а в том, что на куске лакомом своя империя росла и наливалась — чужую ухватку по своей чуяла: требует королева Елизавета в 1567 году экономических привилегий для своей торговли в России, а Иван Грозный в ответ на это политический союз предлагает — на равных. Ударит хвостом со зла британский зверь, подождет немного: время идет, цари умирают — а снова тянет лапу.

«Расширить английские привилегии на всю территорию Российского государства, включая Сибирь, дать английским торговым судам право неограниченного движения по Волге, способствовать устройству на всей территории России, где это будет нужно, промышленных станций для торговли Англии с Персией, Индией, Китаем»— таково было желание Британии, переданное в 1617 году царю Михаилу Романову английским послом Джоном Мерином и получившее отказ.

Но иду к Альбиону с добром, твердо зная, что нет никого на свете добрее, умнее, интереснее человека из народа, какой бы народ ни был. И Альбион отвечает мне на это людьми, людьми, людьми. И каждая — капля океана, воплощение всех черт, составляющих страну.

— Люди-то людьми, но будь осторожна, именно потому, что это люди. Вспомни, как обошлась с тобой англичанка?! — говорит мне, нашептывает, предостерегает какой-то голос. И я вспомнила.

Было это года за два до моего отъезда в Англию. Объявилась в Москве молодая, красивая и приветливая английская писательница. Она не скрывала своего намерения написать книгу о России и просила меня познакомить ее с самыми разными людьми — рабочими, студентами, литераторами. Она приезжала несколько раз, мы виделись, разговаривали, я показывала ей Москву, и это стало напоминать нечто похожее на дружбу, если предъявлять дружбе не самые высокие требования, а называть ею доброжелательность и отзывчивость.

В то время я и в мыслях не имела, что буду жить когда-нибудь с нею в одном городе.

Книга подвигалась. Англичанка в письмах советовалась со мною. Однажды я получила увесистую бандероль из Лондона, распечатала и увидела готовую книгу своей приятельницы о нашей стране. Удивилась — так быстро! И тут же запоздало пришло опасение — а что можно написать за три коротких посещения?!

Опасение было не напрасно. Материала у нее явно не хватило. Но, как я понимаю это теперь, поварившись в лондонском котле и познакомившись с английскими принципами издательского дела, моей знакомой нужно было быстро ковать железо, ибо условия тогда складывались в ее пользу.

За отсутствием ли фактов жизни, за отсутствием ли чувства меры и такта, пустилась она в описания мелких деталей, которые попались ей на глаза. Так как со мною она провела много времени — то и я оказалась одной из главных ее героинь.

Я нисколько не обиделась на свою знакомую — она расписала меня в общем доброжелательно, не сердиться же на нее за то, что она заметила некоторый беспорядок в моей квартире — верно, было такое.

И все же я была ранена в самое сердце: из добрых отношений состряпалось забавное «стори», из дружеского участия были сделаны деньги, из сердечных встреч — литературный материал.

«Ну, погоди, чертовка, — подумала я, — будет случай — отплачу!»

Все мои друзья и недруги в этой стране могут не беспокоиться: из дружбы я не сделаю забавного «стори» и не предам их имен на позор. Но я не могу написать ни строки без их присутствия, без их участия на страницах: ибо они — все вместе составят образ моего главного героя по имени Альбион. Но вряд ли хоть один из тех, кого я тут описала, — смог бы узнать себя.