Теофиль Готье - Путешествие в Россию Страница 4

Почти все мужики носили поверх широких штанов розовые рубахи и сапоги до колен. Другие, хотя погода была необычайно теплой (10 октября)[5], уже надели тулупы или бараньи полушубки. Тулуп надевается мехом внутрь, и, когда он новый, дубленая кожа имеет довольно приятный для глаза бледно-розовый цвет семги. Он прострочен для красоты и в общем не лишен колорита. Но мужик верен своему тулупу, как араб — бурнусу. Раз надев, он уже его не снимает: это ему и одеяло и кровать. Он носит тулуп днем и ночью и по всем углам, на всех скамейках и печках, где придется, заваливается в нем спать. Таким образом, эта одежда скоро замусоливается, засаливается, начинает блестеть и принимает цвет битума, который так любят испанские художники, изображая смешные сценки из крестьянской жизни. Но не в пример моделям Риберы и Мурильо русский мужик чист под грязными своими лохмотьями, ибо он каждую неделю ходит в баню. Эти люди с длинными волосами и окладистыми бородами, одетые в шкуры животных, привлекают внимание иностранца своей крайней контрастностью с великолепной набережной, откуда со всех сторон видны купола и золотые шпили. Однако не подумайте, что у мужиков дикий и страшный вид. У русских мужиков мягкие, умные лица, а вежливое их обращение должно бы устыдить наших грубиянов носильщиков.

Таможенный досмотр моего чемодана прошел без особых происшествий, только сразу и очень просто там же, где лежало мое белье, были обнаружены «Бедные родственники» Бальзака и «Крылья Икара» Шарля де Бернара. Книги взяли, предупредив, что нужно зайти в комнату цензора, где мне их конечно же вернут.

После того как были выполнены все формальности, я свободно мог отправиться в город. Множество дрожек и возков для багажа ожидало перед таможенной конторой, и извозчики могли быть уверены, что получат седока. Я хорошо запомнил по-французски название места, где мне рекомендовали остановиться, но беда была в том, как его перевести кучеру на русский язык. Тут появился возница — слуга из тех, что, не зная ни одного иностранного слова, постепенно составляют для себя некий франкский язык, весьма похожий на жаргон псевдотурок в церемонии из «Мещанина во дворянстве». Он увидел мое затруднительное положение, кое-как понял, что я хотел бы добраться до гостиницы «Россия», к господину Клею[6], сложил мои вещи на роспуски, взобрался на повозку около меня — и вот я уже в дороге. Роспуски — это низкая телега самой примитивной конструкции: два едва обтесанных бревна положены на четыре небольших колеса, вот и вся сложность!

Только что я вышел из-под власти величественного и молчаливого царства морских пучин, и теперь вихрь людской суеты и суматоха большой столицы несколько оглушили меня: словно во сне, вы двигаетесь среди незнакомых предметов, жадно стремясь все увидеть, вы не видите ничего, вам кажется, что вы все еще качаетесь на волнах, особенно когда вас бросает из стороны в сторону и трясет на такой повозке без рессор, как роспуски, да еще по неровной мостовой. Но, несмотря на самую жестокую тряску, я ничего не терял из виду и пожирал глазами все новые картины, проплывавшие передо мною.

Скоро мои роспуски покатили по мосту, который, как я узнал позже, назывался Благовещенским или попросту Николаевским[7]. К нему ведут две подвижные части, которые разводят, чтобы пропустить пароходы, и затем сводят таким образом, что мост образует букву «у» с короткими верхними разветвлениями. На месте их соединения стоит очень богато украшенная часовня, мозаики и позолоту которой я успел увидеть лишь мельком, на ходу.

До конца проехав этот мост на гранитных быках и с железными арками, повозка свернула на Английскую набережную[8], вдоль которой красовались фасады и колонны дворцов или не менее великолепных особняков, выкрашенные в веселые тона, с выступающими над тротуарами балконами и эркерами. Большая часть домов в Санкт-Петербурге, как в Лондоне и в Берлине, построена из кирпича, покрытого разной окраски штукатуркой, делающей более четкими архитектурные линии зданий и производящей прекрасный декоративный эффект. Проезжая мимо них и заглядывая в низкие окна, я любовался банановыми листьями и тропическими растениями, цветущими в натопленных квартирах, похожих на теплицы.

Английская набережная выходит на угол большой площади, где Петр Великий Фальконе, протягивая руку к Неве, вздымает на дыбы коня на вершине скалы, служащей цоколем памятнику. Я тотчас же узнал его по описаниям Дидро и рисункам, которые мне довелось видеть. В глубине площади величественно вставал гигантский силуэт Исаакиевского собора с золотым куполом, тиарой из колонн, четырьмя колокольнями и восьмиколонным фасадом. На ту же площадь выходила параллельная набережной улица, где на порфировых колоннах бронзовые статуи — крылатые женские фигуры, символизирующие победоносную славу, — несли в руках пальмовые ветви. Все, что я, пораженный новыми городскими перспективами, смутно и наскоро заметил при быстрой езде, составило в моей голове чудесный ансамбль прекрасного вавилонского города.

Продолжая двигаться в том же направлении, я вскоре увидел огромный дворец Адмиралтейства. С крыши квадратной башни в форме храма, украшенной небольшими колоннами, устремилась вверх тонкая золотая стрела с флюгером в виде корабля. Ее видно издалека, и она бросилась мне в глаза еще из Финского залива. На деревьях аллей, окружающих Адмиралтейство, еще держалась листва, несмотря на то что была поздняя осень.

Далее, в центре следующей площади, на бронзовом цоколе поднималась к небу Александровская колонна — огромный монолит розового гранита, на котором водружена скульптура ангела, держащего крест. Я только мельком взглянул на нее, так как мои роспуски свернули в сторону и устремились по Невскому проспекту, который в Санкт-Петербурге все равно что улица Риволи в Париже, Риджент-стрит в Лондоне, Алкала в Мадриде, улица Толедо в Неаполе, — это главная артерия города, самое людное и оживленное место.

Невский проспект — торговая улица и в то же время самая красивая в Санкт-Петербурге. Лавки сдаются здесь не дешевле, чем на Итальянском бульваре в Париже. Это в высшей степени своеобразная смесь магазинов, дворцов и церквей. На вывесках золотом сияют красивые буквы русского алфавита, в котором есть несколько греческих букв и четкая форма которых удобна для написания.

Роспуски неслись очень быстро, и всё видениями мелькало перед моими глазами. Прежде чем я успел опомниться, я уже оказался перед крыльцом гостиницы «Россия», хозяин которой здорово разругал возницу, усадившего мою милость на столь ничтожную повозку.