Марина Галкина - Одна на краю света Страница 40

Спокойно поворачиваюсь и иду обратно к каяку. Олень идет со мной рядом параллельным курсом. А я собираю рюкзак и с ним отправляюсь на разведку левее — там за участком тундры проглядывает полоса ольхи — может быть, там основное русло. Олень идет за мной! Ускоряю шаг — ускоряется и олень. Перейдя несколько проток и выбрав рукав поглубже, оставляю рюкзак и возвращаюсь за каяком. Олень в недоумении останавливается посреди текущей воды, не понимая моих действий. Я уже тащу каяк, а олень стоит все там же, в той же позе, наблюдает за моими действиями. Минут десять ждал меня! Я обрадовалась, размечталась, вот пойдет он теперь со мной, а когда я встречу оленеводов, приведу им этого оленя, подарю как бы. А вдруг они его разыскивают?

Но пока я загружала каяк, олень, видимо, решил, что я — явно несостоявшийся пастух, раз хожу взад-вперед по голым галечникам, вышел на тундровую поляночку и стал пастись самостоятельно. Конечно, все нормальные олени уже должны спуститься с гор, а не идти наверх по долинам. Наши пути расходятся…

Немного прохожу вперед бечевой и чувствую, что снова попала в тупик: протока опять делится на несколько более мелководных.

Еще раза три в этот день я разгружала и загружала каяк, перетаскиваясь от протоки к протоке в поисках воды, каждый раз планомерно сворачивая и убирая рюкзак в гермомешок, тщательно завязывая, в уверенности, что этот раз — последний. В итоге пересекаю всю широченную долину поперек и оказываюсь у ее левого борта. Иду некоторое время по очередной протоке, но начинается крутой каменистый перекат.

Камни скользкие, в тине, совсем другого характера — наверное, я уже въехала в приток. Но зато я исследовала всю долину Танюрера и установила — достаточной глубины нет нигде. Пока нам с притоком по пути, я пользуюсь его дорогой, ведь он тоже течет с севера. Мои кроссовки уже поизносились, порвались на пальцах. И ими, и подошвами ног чувствую камешки.

Все труднее проводить каяк через камни, протока совсем мелеет. Впрягаюсь в лямку и там, где начинаются сплошные камни, применяю давно забытый мною способ передвижения: просто падаю на петлю, всей силой тяжести рывками протаскиваю груломкам. Таких камней в реках раньше здесь нигде не встречалось.

Подметки на кроссовках частично отлетели, в последние дни подвязываю их веревочками.

Ольха — уже редкость. Обедаю у небольшого оазиса этих кудрявых кустов. Собирание «дров», если так можно назвать тоненькие прутики, стало занятием длительным. Сухих веток в кронах очень мало, они долго дымят, не загораются, затем разом вспыхивают и мгновенно прогорают. Только и занимаюсь тем, что подкладываю и подкладываю веточки, и всей их энергии хватает на то, чтоб обсушить самих себя. Потом они резко вспыхивают, может, минуту горят хорошо и, если прозевать момент, не подложить вовремя новую порцию, разом потухают, оставляя горсточку угольков, от которой новая порция дров уже не вспыхивает. Костер долго тлеет, дымит. Машу на него пенкой, раздувая пламя. Если при заготовке «дров» чуть-чуть не угадал с количеством, и вода почти закипела, а хворост кончился, приходится далеко бежать в поисках нового, необобранного, куста ольхи, и за время поисков вода может успеть остыть. «Все, пора кончать баловаться. Вечером начинаю пользоваться газовой горелкой».

Большой котелок на горелку не поставишь, газ надо экономить, и поэтому теперь в обед перехожу на объем маленького полулитрового котелочка. Утро теперь для меня невообразимо без кофе. Только мысль о горячем, сладком, с молоком напитке заставляет меня подниматься с радостью. Но из спальника я вылезаю только после завтрака — геркулесовой каши с кусочком топленого масла. Запас воды в круглом двухлитровом котелке позволяет мне подобную роскошь. На ужин варю гречку, отмеряя ровно 5 столовых ложек крупы, моя ложка на самом деле не столовая, а десертная, поэтому думаю, что крупы получается граммов 80, и с каждым разом невольно допускаю на каждой ложке небольшую горку — ведь я позволяю себе тратить 100 граммов гречневой крупы на раз! Вечерняя гречка идет со строго отмеренной ложкой подсолнечного масла. А четыре квадратика шоколадки съедаю теперь за обеденным чаем.

Ловить хариусов стало труднее. Теперь это занятие не напоминает поход в рыбный магазин, за рыбой нужно немного поохотиться: речка становится мельче. Дно ее стало однородное, нет выраженных ямок. Ловлю на сбойке струй между протоками, предварительно тихонько зачалив каяк выше по течению. Чтобы рыба не увидела меня, забрасываю блесну с середины отмели, не подходя к кромке воды. «Ну если есть в каяке пара харюзов, значит все не так уж плохо на сегодняшний день».

Постепенно холодает. Вот выдержки из дневника: «Иду в гидрокуртке и не потею. Ветер северный, встречный, очень сильный, постоянный, выматывающий. На катамаране мы бы здесь не прошли. Обедаю, поставив тент, иначе невозможно — таков ветер. Даже просто сидеть без ветра — уже блаженство. Весло в каяке лежит разобранным, чтобы торчащая лопасть не парусила».

«В воде лежит рог лося — он огромнейший! Лопасть моего весла по сравнению с ним игрушечная. Подтягиваю к себе каяк, чтобы сфотографировать, и чувствую, что веревка стоит колом — замерзла. На каяке тоже льдинки. А я иду и не замечаю! Уже больше девяти, пора вставать. Слева тундровая полочка в углублении и обрамлении мелких ивок. Ставлю тент, монотонно хожу в реку за камнями, обкладываю тент. Темнеет. Поставила и палатку для тепла. Даже под тентом пар валит изо рта. Залезла в спальник под аккомпанемент крупы, сыплющей по тенту — вот и снежок. Но снизу меня греет ковер мха, осочки, голубики. Однако, котелок с водой под тентом покрылся ледком».

«Днем налетел удивительный локальный вихрь, принес столбовые облачные смерчи. Они белые, и из них сыплется крупа. Иду под снегом, но мне все равно теплее, чем вчера, ведь ветер в спину, южный. Вихри унеслись в ущелье притока, затмив на некоторое время видимость вокруг».

«Очень болят пальцы (рук) — трещины дают себя знать и сильно реагируют на холод».

Река стала мелкой, делится на 2–3 протоки, шириной не более десяти метров. Глубоких омутков все меньше, долго не могу поймать рыбу на обед, легкомысленно не позаботившись об этой добыче чуть пораньше, на порожках.

Вот, как мне кажется, я подхожу к исторической развилке. Слева от меня просматривается уходящий в горы распадок речки Хариусной, направо, за поворот, за отрог горы уходит ущелье Кривого ручья. Впереди передо мной еще довольно широкая, в полкилометра шириной, лежит меж склонов гор заросшая низкорослым ивовым кустарником галечниковая долина Танюрера. Свинцовые тучи выползают из левого распадка, снежные вихри пляшут вокруг меня, проходят кругом, не касаясь, как бы приветствуя в этот торжественный момент достижения слияния трех ручьев, верховьев большой чукотской реки. И еще я вступаю в зону более подробных карт «двухкилометровок».