Тим Северин - Золотые Антилы Страница 40

Держа в уме этот замысел, он занялся финансовыми делами прихода с пылом честолюбивого антрепренера. И в кои-то веки задуманное ему удалось. В самом деле, не было такого способа делать деньги, за который бы Томас Гейдж не ухватился. Прежде всего он позаботился, чтобы его официальный доход — из городской казны, от регулярных месс, выплат братству и тому подобного — выплачивался пунктуально и полностью. Затем он произвел кардинальный пересмотр церковного убранства и календаря, удалив из церкви все статуи, не приносившие прибыли, потому что дарители перестали платить за молитвы и их содержание. Затем он убедил богатых прихожан поставить на освободившиеся места более «доходных» святых. Новоприбывшие, как он не преминул отметить, приносили солидную прибыль: по семь корон каждый, четыре короны чистоганом за молитвы и процессии в праздник соответствующего святого и еще на три короны приношений — обычно куры, индейки или шоколада. Далее Гейдж обратил внимание на церковный календарь. При тщательной проверке обнаружилось много забытых праздников, и он не поленился довести до сведения прихожан, по каким случаям им следует появляться в церкви, присутствовать при богослужениях и вознаграждать священника за его труды. Не прошло и нескольких месяцев, как паства Гейджа привыкла посещать все причастия, крещения и похоронные службы; весьма возросли количество и частота исповедей, и приход совершенно преобразился трудами усердного пастыря, не упускавшего ни единой возможности выжать лишний грош.

Но это было еще не все. Приведя в порядок финансы Миско, Гейдж обратился к возможностям расширить зону влияния. Как истый бизнесмен, он быстро вычислил, что два быстроногих мула скоро окупятся с лихвой. Итак, к приходу Миско он добавил соседний приход Пинола и, стремглав летая взад и вперед на своих мулах, сумел удвоить доход, отслуживая по две обедни (и получая по два сбора) каждое воскресенье, дважды отмечая день каждого святого и служа мессы и принимая исповеди от двойного количества плательщиков. Его алчность доходила до того, что он собирал и перепродавал оставленные верующими в церкви свечи и жадно подсчитывал возросший доход от похорон, когда провинцию поразила чума. Среди других деяний Божьих, в которых он жизнерадостно видел Господню милость, были нашествие саранчи, заставившее селян платить за чудесное спасение своих посевов, весьма своевременная серия землетрясений, падающие звезды и грозы, также увеличивавшие доход церкви.

Такая всепоглощающая алчность, казалось бы, говорит о том, что Томас Гейдж относился к особо неприятным образчикам человеческой породы, которые наживаются на простодушном благочестии доверчивых прихожан. Однако такое суждение об «англо-американце» было бы несправедливым. Томас Гейдж, хоть и гонялся за каждым грошом, не был черств или жесток к вверенным его попечению индейцам. Он, конечно, прикарманивал все деньги, до каких мог дотянуться, но, очевидно, в то же время делал все возможное для блага человеческих душ. Заступаясь за индейцев, составлявших большинство его прихожан, он неизменно вмешивался, если креолы проявляли жестокость или несправедливость. А когда бушевала чума, он отважно посещал дома страждущих, полагаясь на единственную защиту от болезни — платок, пропитанный уксусом, которым он прикрывал рот и нос. Столь же неутомимо он преследовал остатки местных анимистических культов в искренней уверенности, что они — большое зло. В одно памятное воскресенье, после громогласной проповеди, предавшей адскому пламени всех тайных почитателей дьявола, он увенчал свое выступление тем, что извлек из-под кафедры деревянного идола, найденного им в расположенной неподалеку пещере. Этого «Дагона», как назвал его Гейдж, на глазах всех верующих разрубили на куски топором, а обломки бросили на угли горящей жаровни. Такое ожесточенное выступление против традиционных верований, конечно, озлобило суеверных селян, и несколько недель спустя Гейджа подстерегли в засаде и избили. С тех пор он предусмотрительно завел себе телохранителя, внушительного и неприветливого на вид нефа по имени Микаэль Дальва, который, как хвастался Гейдж, «в одиночку мог справиться с полудюжиной индейцев».

Сам Гейдж совершенно не видел причин стыдиться своей финансовой предприимчивости. «Англо-американец» описывал свои успехи с восторженной гордостью мальчишки, рассказывающего, как он дурачил строгого учителя. Гейдж не таил своих мошеннических подвигов. Он в мельчайших деталях расписывал манипуляции и с наивной прямотой хвалился каждой монеткой, отложенной им в тайную казну. Он так скрупулезно и тщательно вел счета, что среди сувениров, привезенных им из Нового Света, оказался гроссбух, из которого видно, сколько именно может нажить на своем призвании толковый священник в испанской Америке.

Разумеется, эти красноречивые воспоминания вполне укладывались в главную идею пропаганды Гейджа: взявшись описывать свои путешествия, он как нельзя лучше обнаруживал собственное богатство и злонравие миссионеров-католиков. Штука в том, что, поражая читателей разоблачительными рассказами о негодном священнике Миско и Пеолы, Гейдж разоблачал самого себя. Так Гейдж, не изменяя своему шутовскому амплуа, опять попался в ловушку собственного изготовления — немногие из его читателей готовы были высоко ставить человека, который, будучи священником, охотнее считал дукаты, чем христианские души.

Прослужив приходским священником почти семь лет и сменив еще две церкви в той же округе, Гейдж скопил наконец почти девять тысяч пиастров. Это была кругленькая сумма — свидетельство его бережливости и горячего желания снова увидеть Европу. Гейдж все еще сомневался, позволит ли ему архиепископ покинуть Гватемалу, а потому стал составлять план нового побега — в этом деле он уже приобрел немалую ловкость. Он понемногу распродавал имущество — книги, мебель, картины и всю домашнюю обстановку, которой обзавелся за годы жизни в Гватемале. Стараясь не привлекать внимания, он обратил большую часть капитала в жемчуг и другие драгоценные камни, удобные для перевозки и пользовавшиеся спросом. Более того, он, словно новый Марко Поло, зашил часть своих сокровищ в стеганое одеяло — обычной дорожной принадлежности путешественников по Центральной Америке. Затем он, не осмелившись довериться прихожанам, вызвал индейца, погонщика мулов из соседней провинции, и заплатил ему, чтобы тот выехал вперед с двумя мулами, нагруженными добром Гейджа — двумя кожаными сундуками с одеждой и книгами, несколькими офортами чеканной меди, большим запасом сластей в дорогу и, конечно же, неизменным набором для приготовления шоколада. Спустя четыре дня, в полночь, Гейдж тихо выбрался из дома, в котором осталась только связка старых бумаг. Оставив ключ в двери, чтобы убаюкать подозрения соседей, он «сказал „адье“, — как сам выражался, — всем своим американским друзьям».