Владимир Санин - Одержимый Страница 42

В каюту просунулся Никита с шахматами под мышкой.

– Не помешал?

Я бросился ему на шею. Никита ничуть не удивился. Скользнув взглядом по разбросанным бумагам и блокнотам, он сочувственно вздохнул.

– Муки творчества, шалунья-рифма… Зря себя изводите, о нашей экспедиции достаточно написать три слова: «Пришел, обледенел, удрал». Подробности смотри в диссертации Никиты Кутейкина на соискание ученой степени кандидата физико-математических наук.

– Никита, вы гений, – удрученно сказал я, расставляя шахматы. – Угодил в творческий кризис, как только вернемся, буду списываться на берег.

– Вот повезло! – восхитился Никита. – Сдадите в своей квартире койку, пока билет на самолет не достану? Я смешал шахматы.

– Рассказывайте, что у вас стряслось.

– А блиц? – спросил Никита.

– Бросьте, вам сейчас не до игры.

– А вы делаете успехи, – с уважением сказал Никита. – В самом деле, нет настроения.

– Но ведь у вас все хорошо, целый чемодан бесценных протоколов.

– Зря иронизируете, действительно бесценных, наши лабораторные данные блестяще подтверждаются натурными испытаниями.

– Я вовсе не иронизирую, рад за вас.

– А за себя? – спросил Никита. – Исповедуйтесь сначала сами.

– Вас понял, – сказал Никита. – «О господи, – взмолился юрист, – пошли мне кошмарное преступление!» Вам не повезло: экспедиция, которая так бурно началась, завершается под звуки флейты. Все живы-здоровы, никто даже не простудился, все удовлетворены: Чернышев – тем, что его не сняли, экипаж – тем, что экспедиция, куда брали только добровольцев, проходит на удивление безобидно, научные работники – и говорить нечего: программа-минимум почти что выполнена, хоть монографии пиши. Один только корреспондент переживает, что персонажи не укладываются в сочиненную им схему. Знаете, Павел, мне даже не хочется вам сочувствовать, таким незначительным и выдуманным представляется ваше горе. Сколько дадите за совет? Хотя нет, на вас я наживаться не стану, дарю бесплатно.

– «Мы ничего не раздаем с такой щедростью, как советы», – пробормотал я. – Это не мое, это другой сказал, тоже умный человек. Ну, излагайте.

– Ваша схема, – важно изрек Никита, – закономерно развалилась из-за неправильного попадания на главного героя: он не состоялся – взрыв, вспышка огня, ракета улетела – и совершенно справедливо развенчан. Будучи закоренелым технарем, рекомендую сменить забракованную схему на другую, или, другими словами, назначить на должность главного героя с окладом по штатному расписанию более колоритную фигуру.

– Кого? – спросил я. – Раю?

– Виктора Сергеича Корсакова. И не качайте головой, не намекайте взглядом на мою сыновнюю любовь к шефу и отцу Оли. Чем же, черт побери, он вас не устраивает? Давайте разбираться. Эмали Баландина десять раз проверены – замечательное средство защиты; Ерофеев и Кудрейко великолепно исследовали структуру, скорость нарастания и адгезию льда при различных стадиях обледенения, Корсаков и его аспирант – влияние обледенения на остойчивость судна. Уверяю вас, для первой экспедиции, – а за ней, по-видимому, последуют и другие – результаты получены отменнейшие. А благодаря кому? Благодаря Корсакову, который уберег экспедицию от авантюр и дал ей возможность заниматься наукой. Чем не главный положительный герой?

Я снова покачал головой.

– Возможно, вы правы, я и не покушаюсь на его заслуги, но дело не в этом.

– В чем же?

– Даже не знаю, как вам объяснить… – я пощелкал пальцами.

– А вы попробуйте, – поощрил Никита. – Ну, Корсаков… да говорите же, размышляйте вслух, господи! Недостаточно колоритен для вас, что ли?

– Я бы этого не сказал, человек он сильный.

– Сомневаетесь в его научной компетенции?

– Опять нет, если уж Илья Михалыч, Митя и Алесь безусловно признают его авторитет, то я и подавно.

– Так что же?

– Для начала скажу так: больше он мне импонировал тогда, до новой эры.

– Слишком туманно, конкретнее, – потребовал Никита. – Разве он плохо руководит экспедицией?

– Отлично руководит, – сказал я. – Деловито, без лишних слов, масштабно и, главное, без надрывов. Таким, наверное, и должен быть настоящий начальник экспедиции. Вы только не обижайтесь, Никита, но – откровенно: он перестал мне нравиться.

– Любопытно. – Никита снял и протер очки. – Сакраментальный детский вопрос: почему?

– А потому, что он имел дерзость не уложиться в мою схему, – усмехнулся я. – Во-первых, идеальный Виктор Сергеич Корсаков не должен был посылать начальству ту самую радиограмму…

– … а должен был восхищаться тем, как Чернышев удовлетворяет свою любознательность и идет на оверкиль, – вставил Никита.

– Во-вторых, – продолжил я, – сбросив Чернышева, Корсаков на каждом обсуждении его унижает, и довольно откровенно: поминутно интересуется, какие у того имеются соображения, и демонстративно пропускает их мимо ушей. Не заметили?

– Допустим, заметил.

– Равнодушно звучит, Никита. А я не могу хладнокровно смотреть, как остриженного Самсона – прошу прощения за литературщину – топчут ногами! Ладно, дальше. Если в редакции газеты тишина и спокойствие, значит, завтрашний номер будет неинтересно читать. Я еще не пенсионер, Никита, и тишина мне противопоказана. Обвиняю вашего любимого шефа в том, что мне стало скучно.

– Наконец-то воистину серьезное обвинение!

– Да, очень серьезное – мне стало скучно. Корсаков из всех вас, как проказник-мальчишка из булки, выковырял изюминки! Вы все стали пресными, как… манная каша. В-четвертых, – внимание, Никита! – мне чрезвычайно не нравится, что: а) в салон зачастила Зина, б) вас в это время оттуда изгоняют. Достаточно?

– Ерунда, – пробормотал Никита. – Придираетесь к достойному уважения человеку.

Я заставил себя не взорваться и с жалостью на него посмотрел. Кажется, я слишком многого от него требую.

– Простите, я забыл, что он отец вашей невесты.

– Будущей, – поправил Никита, вновь снимая и протирая очки. – Так сгоняем две-три партии?

– Никита, – спросил я, – почему вы списываетесь на берег? Собрали весь необходимый материал?

– Какое там, полным-полно «белых пятен». Но для кандидатской, пожалуй, достаточно.

– Может, соскучились по Оле?

Что-то в лице Никиты дрогнуло, он секунду поколебался, вытащил бумажник и достал из него фотокарточку. У меня заныло сердце: прелестная девушка, с большими, очень серьезными глазами, чем-то похожая на юную Инну, какой я встретил ее впервые. Да, таких без памяти любят и расстаются с ними трудно. Помню, когда я уехал от Инны в первую длительную командировку, то места не находил, изводил себя ужасными мыслями; потом мы вместе смеялись над ними. Теперь нам обоим не до смеха.