Иржи Ганзелка - Там, за рекою, — Аргентина Страница 42

НА КРАЮ ЗЕЛЕНОГО АДА

Едва ли какой-нибудь другой конфликт в период между первой и второй мировыми войнами привлек такое внимание в мире, как война за Чако бореал. Необычное упорство, с каким она велась, почти фанатичная решимость обеих сторон воевать до последнего солдата, а главное, убийственные условия, в которых приходилось сражаться, привели к тому, что все без исключения военные корреспонденты писали о ней как о зеленом аде. Это название в различных сочетаниях появлялось в заголовках прессы всего мира на протяжении трех долгих лет, пока среди топких трясин и выжженных тропических пустошей снова и снова шли друг на друга части боливийской и парагвайской армий.

Война обошлась в 135 тысяч молодых жизней. Американский публицист Джон Гюнтер писал, что причина этой трагедии кроется в безответственности государственных деятелей и в еще большей безответственности испанцев, которые в XVI веке не нанесли на карты точной границы между двумя аудьенсиями, позднее образовавшими Боливию и Парагвай. Вряд ли можно выдумать более циничную защиту американского крупного капитала, впервые объявившего в чакской войне открытый бой английским финансовым интересам в Южной Америке. Десятки тысяч молодых боливийцев и парагвайцев, в чьей крови действительно горел огонь, стали жалкими фигурками на шахматной доске, за которую уселись американская «Стандард ойл» и англо-аргентинские дельцы. Первый игрок официально назывался Боливией, второй — Парагваем. От этой шахматной доски издалека несло запахом нефти, источники которой были незадолго до этого открыты в Чако, но официально война шла за пограничную линию и выход Боливии к морю, через речную систему Пилькомайо — Парагвай — Парана.

Война тянулась с 1932 по июнь 1935 года. Она была так же крута, как и сама чакская природа. И была тем более крута, что каждый раз, когда начинал ослабевать боевой дух одного из противников, интервенты моментально укрепляли его новыми поставками оружия. Боливийцы, оснащенные американским оружием, привыкшие к холоду и четырехкилометровой высоте горных плато с жалкой растительностью, вдруг спустились в болотистые равнины и тропическую жару Чако. Они впервые в жизни видели девственный лес, чувствовали себя в нем беспомощными, и от этого их охватывал панический страх. Они не умели в нем ориентироваться. Они гибли как мухи, зачастую раньше, чем вступали в соприкосновение с врагом — парагвайцами. А те воевали босиком, с мачете вместо ружей, но были привычны к любой жаре, умели обходиться без воды и знали лес как свои пять пальцев.

В 1935 году война кончилась… полным изнурением обеих сторон. Победителей не было. Были лишь побежденные, хотя по мирному договору, подписанному в 1939 году, державы-примирительницы присудили большую часть спорной территории Парагваю.

По сей день в северное Чако не проложена железная дорога. Его обходят и международные дорожные коммуникации, которые уже — по крайней мере на бумаге — окаймляют тихоокеанское и часть атлантического побережья в виде хвастливо разрекламированной американской автострады. Только запущенные и все более зарастающие дороги ведут в некоторые части огромной территории, которая по сей день остается изолированной от мира.

Так как по плану нам предстояло вскоре от Чако направиться к Атлантическому океану, мы решили из Саэнс-Пеньи хоть на несколько дней съездить в центральное Чако, раз уж из-за недостатка времени северное было для нас недоступно. Саэнс-Пенья оказалась для этого самыми удобными воротами.

— По крайней мере хоть посмотрю, каково Чако в действительности, — сказал однажды Зденек Крысл, который провел в Чако уже более десяти лет и в пустом жилище которого как раз лежала груда нашего упакованного багажа. — За эти годы я ведь никуда из чакры носа не высовывал, — произнес он, глядя в календарь, по которому до окончательного возвращения в Чехословакию ему оставалось ровно четыре недели. Он решил в последний раз оказать честь своему «фордику», уже наполовину проданному.

Итак, в середине августа было принято решение:

— Завтра в час ночи старт на север.

В холостяцкой комнате чакского учителя, который на все время нашего пребывания в Саэнс-Пенье любезно предоставил нам кров, все было перевернуто вверх дном. Мы обшиваем спальные мешки шерстяными одеялами, упаковываем лагерные принадлежности, неумело латаем брезент палатки, в которой обнаружили несколько дыр, смазываем оружие. Самое комичное из всего снаряжения — мешок аргентинских сухарей — гажьетас. Он безмолвное признание того, что никто из экипажа не гонится за почетным званием повара экспедиции.

Была уже почти полночь, когда прямоугольник светящегося в темноте окна погас. Но спустя час он засветился снова. Причиной тому был сигнал «фордика» и громкая команда:

— Выходи строиться на поверку!..

Зденек Крысл — владелец дребезжащей колымаги с кузовом пикапа, хлопкороб, поклоняющийся охотничьему ружью, автомобильному рулю и далекой родине. В это время он одной ногою был в Чако, другой — в Чехословакии.

Ярослав Вирт, несмотря на свои сорок пять лет, один из старейших чаконцев, у которого на тридцать первой странице его членской книжки общества «Чакский легион» уже не было свободного места для отметок, владелец чакры Пампа Флорида, знаменитый стрелок, неистощимый оптимист; хлопкороб, все чаще заглядывавший в расписание пароходов, плывущих в Европу.

Мартин Вондровиц, чешский учитель в Чако, и Иозеф Фронс, второй учитель из Росарио, оба на летних каникулах.

И, наконец, двое из экипажа покинутой «татры», которая уже четвертую неделю стояла на колодках под окнами саэнспеньской школы.

Через минуту кухня ожила. Горячая вода для приготовления матэ, теплое белье, свитеры, пальто, перчатки. Это скорее напоминало сборы в путь к ледникам Килиманджаро, чем в субтропическое Чако. Однако ночи были холодными даже под крышей, не говоря уже о брезентовой палатке.

— Ничего себе, выбрали времечко! — говорили пессимисты. — Вчера было три градуса ниже нуля, такого холода мы лет десять не помним…

Но в час ночи «фордик» уже тарахтел по пустым улицам Саэнс-Пеньи в направлении северной дороги. Вездесущий холод проникал сквозь щели в тенте кузова, желтоватый свет фар прыгал по свежевспаханному терраплену, а под тентом по груде тел лазил охотничий пес, по очереди согревая своей шерстью окоченевшие ноги членов экипажа. Километры убывали так же лениво, как выползала из-под нуля на шкале стрелка термометра.

Когда, наконец, солнце вынырнуло из зарослей леса, мы проехали уже и хлопковые плантации и пальмар — полосу стройных пальм — там, где дорога пересекает одно из старых русел Теуко. Над кронами чахлых деревьев перелетело несколько чарат — лесных куропаток, стая попугаев с криком скрылась в зарослях. Вот появилась цапля, а там группа голубей, а в другом месте несколько диких уток.