Александр Стесин - Ужин для огня. Путешествие с переводом Страница 45

– Да нет же! – взвизгнул он. – Не то, совсем не то! А ну-ка… Резвись!

– Что?

– Резвись! Бегай, прыгай, веди себя как подобает девочке твоего возраста! Представь себе, что меня здесь нет.

– Но вы же есть…

– А я говорю, что меня нет!

Девочка несколько раз пробежала вприпрыжку по комнате. Хозяин удовлетворенно кивал. Его лицо блестело, как масленка.

– Теперь потанцуй… Перед зеркалом, перед зеркалом. Вон, видишь, зеркало? Поверти хвостом, потанцуй, как это делает нынешняя молодежь!

Привстав из кресла, он продемонстрировал, как должна вертеть хвостом молодежь. Девочка повторила его движения.

– Молодец! – похвалил хозяин. – То, что надо! Теперь… покатай меня на спине. Взвали меня на спину и донеси до дивана.

– Но я не могу носить вас на спине, – возразила девочка, продолжая плясать перед зеркалом. – Вы… слишком тяжелый.

– Я – тяжелый?

– Сами знаете.

– И ты не можешь меня носить?

– Не могу.

– Ах вот как… А знаешь ли ты, что я могу тебя убить?

– Знаю, господин.

– Что я могу разорвать тебя на части?

– Да, господин.

– Разорвать, раздавить, уничтожить?

– Да, господин.

– Тогда так и скажи.

– Да, господин.

– Что «да, господин»? Разве ты не знаешь, как меня следует называть?

– Нет, господин.

– Подумай.

– Господин.

– И все?

– Да, господин.

– Подумай еще.

– Повелитель.

– Повелитель?

– Да, господин.

– Да не называй ты меня «господин»!

– Мой король.

– Твой король?

– Да, господин.

– Как ты сказала?!

– Мой король.

– Это уже лучше. Но все равно не то.

– Император.

– Император?

– Да, господ… атор.

– Охотник! Охотник на львов, вкушающий сырое… мясо. – При упоминании сырого мяса дворецкий слегка приоткрыл глаза. В комнате было темно.

– Император-охотник.

– Да, это уже лучше.

– Царь царей…

Лоб старика покрылся бисером пота.

– Царь царей. Лев…

– Да! – закричал он, срываясь с места. – Лев из колена Иуды!

Кажется, он и вправду возомнил себя львом. Истекая слюной, он бросился на девочку. «В конце концов, я имею право», – пробормотал он и с хищным рыком вцепился зубами в ее платье. Однако платье оказалось ему не по зубам. Тогда он бросил свою жертву на пол и принялся описывать вокруг нее круги, входя в образ царя зверей. Девочка прижалась к полу, изображая ужас, но, как ни старалась, не могла заставить себя сосредоточиться на происходящем. Ее мысли уплывали куда-то в пустоту. Между тем обезумевший от пантомимы старик перешел к следующей части программы: начал раздеваться. Это был длительный процесс. Шелковые и парчовые одежды – халаты, рубахи и пояса – слой за слоем ложились на диван к изумлению девочки. Когда же он наконец остался в нижнем белье, она увидела дряблый живот, впалую грудь с редкой старческой порослью, сморщенное лицо с обвисшими щеками, клочковатую седую бороду… «Безотцовщина», – повторила она слово, которое часто слышала в свой адрес. И, закрыв лицо руками, заплакала.

«Как немузыкально ты плачешь», – разочарованно заметил старик и потянулся за виски. Отхлебнув, опустился в кресло, закрыл глаза. В целом он остался доволен.

ВУЛКАН

Вулкан Зеклавы бездействует уже несколько тысяч лет. После извержения отступающая лава образовала несколько кольцеобразных террас вокруг глубокого кратера. Теперь этот кратер наполнен водой и похож на гигантское зеркало, обрамленное густыми зарослями хвоща, тростника и осоки. По поверхности зеркала безмятежно плывут облака, а за прибрежными зарослями ландшафт поднимается от пологих холмов до крутых утесов, и на самой вершине одной из гор, среди могучих деревьев косо и ванза, виднеется деревянная церковь Аббо с конической крышей, увенчанной великолепным крестом.

В окрестностях церкви – на паперти, на погосте и дальше, по всему склону горы – собираются паломники. Это мечтатели, живущие дурацкими надеждами на счастливый поворот судьбы; крестьяне и ремесленники из северных провинций, бросившие все ради южного эльдорадо и в тщетных поисках оного не заметившие, как превратились в обычных бродяг; попрошайки, уверяющие, что никому не хотят зла, сетующие на какое-нибудь неудачное стечение обстоятельств, непредвиденное событие, вытеснившее их на обочину жизни. Заняв свое место на этой обочине, они сосредоточенно чинят одежду, вычесывают вшей, жуют инджеру, которую им дают вместо милостыни. Грязные и искалеченные, нищие духом и телом, они – соль земли, а точнее – лава, извергнутая воспаленной земной утробой.

Из всех паломников самые жалкие – те, чьей защитой стал какой-нибудь хронический недуг. Они мучаются как никто другой, привычно рассказывают о своих мучениях другим и с отвращением лелеют болезнь, без которой наверняка бы погибли. Ползая на брюхе у входа в храм, то и дело крестясь, они беспрестанно бормочут какие-то извинения, ибо за все века своего существования наша церковь научила их лишь одному – извиняться. Ничего другого у них нет. Ни рода, ни племени, ни какого-нибудь знаменитого имени в родословной. Когда-то их земля была прахом бесчисленных предков, но со временем прах рассеялся и осталась только привычка, невообразимый способ выживания, выработанный с годами и известный им одним.

Ближе к воде, в низине, поросшей первоцветом, собираются паломники поудачливей. Некоторые из них даже наряжаются во все новое, чтобы быть похожими на деревенскую знать. В волосах у девочек – разноцветные японские ленточки, на шеях – традиционные серебряные украшения с крестами и талерами Марии Терезы. Но несмотря на внешнее благополучие, в их манере держаться чувствуются подавленность и ожесточенность. Рано утром, стоя по пояс в священном озере, они повторяют таинство крещения или просто ополаскивают лицо холодной водой, чтобы проснуться. Я наблюдаю издали, но различаю все до мельчайших подробностей.

Я вижу, как один из них, боясь испортить одежду и не решаясь раздеться, въезжает в озеро на своем осле. Животное сопротивляется, но наездник изо всех сил стегает его колючей веткой, и бедному ослу приходится покориться. Его ноздри раздуваются, уши в страхе прижимаются к голове. Но вот он теряет равновесие и опрокидывается в святую воду вместе со своим хозяином, который, как выясняется, не умеет плавать. «Дурень! – кричит невесть откуда взявшийся дьячок, протягивая утопающему спасательный шест. – Это дьявол тянет твоего осла на дно! Разве ты не знаешь, что дьявол всегда хватает своих жертв таким образом? Разве не слышишь, как он зовет со дна?»

Я слышу. Я, Гойтом Уольду, знаю этот зов как никто. Ведь он так же отчетливо слышен и в городе, откуда меня притащил сюда мой отец, фитаурари Уольду, надеющийся, как и все они, на какое-то чудесное исцеление. Надеющийся, что агнец, сожженный на алтаре, вернет ему здоровье и он проживет еще полвека, чтобы продолжить свою скучную борьбу с новизной – с новым жаргоном, новым стилем одежды, новыми танцами, новыми стрижками, новой модой на курение. Надеющийся, что эта борьба, как и прежде, заполнит душевную пустоту пожизненного безделья. Но Господь полагает конец всему. Особенно здесь, в прекрасной Эфиопии, не жалеющей проповедей и молитв, чтобы вызволить своих детей из чистилища, чтобы уберечь их от тьмы кромешной. В прекрасной Эфиопии, где произрастает столько разновидностей капусты – белокочанная, краснокочанная, савойская, кормовая и, конечно же, абиссинская. В прекрасной Эфиопии с ее долинами и холмами, черноземом и красноземом. С ее живописными кряжами и отрогами, с террасированным ландшафтом, где на верхних террасах произрастает ячмень, а на тех, что пониже, – сорго, пшеница, горох и тефф. С овцами, щиплющими только чабрец да мяту, прекрасными овцами, из чьей шерсти получаются самые теплые бурнусы и одеяла. С бесконечными стадами зебу, табунами диких лошадей и оравами деревенских детей, искусанных вшами, клопами и прочими насекомыми.