Сесил Форестер - Коммодор Страница 47

— Вы абсолютно правы, — ответил Хорнблауэр, — за исключением…

Ему по-прежнему приходилось думать очень быстро. В любом случае, практически невозможно покидать дворец сразу после окончания обеда. Это будет невежливо. К тому же еще и графиня, которая, возможно, наблюдает за ними. Если он уедет прямо сейчас, после того, как переговорил с одним из своих офицеров — и откажется от свидания с ней — это покажется ей очень подозрительным, а к подозрениям добавится еще и гнев обманутой в своих ожиданиях женщины. Они просто не могут уехать немедленно.

— Мы останемся, по крайней мере, еще на час, — решил Хорнблауэр, — этого требуют правила хорошего тона. Возвращайтесь и будьте готовы к этому сроку.

— Есть, сэр!

В последнее мгновение Маунд удержался от того, чтобы встать по стойке «Смирно», как привык делать за долгие годы, произнося эти два коротких слова — еще одно доказательство его сообразительности. Он кивнул и медленно отошел, как будто они просто поговорили о погоде, а Хорнблауэр позволил своим ногам неспеша нести его к графине.

Она встретила его приближение улыбкой.

— Княгиня, — спросила она, — вы незнакомы с коммодором Хорнблауэром? Это — княгиня Столбова.

Хорнблауэр поклонился; княгиня оказалась женщиной в возрасте, сохранившей многое от, должно быть, необыкновенной красоты своей молодости.

— Коммодор, — продолжала графиня, — выразил желание осмотреть картинную галерею. Не присоединитесь вы к нам, княгиня?

— Нет, спасибо, — ответила княгиня, — боюсь, я уже слишком стара для картинных галерей. Так что уж идите без меня, дети мои.

— Но я не хотела бы оставлять вас здесь в одиночестве, — запротестовала графиня.

— Даже в моем возрасте я смею надеяться, что не останусь в одиночестве слишком долго, графиня. Умоляю, оставьте меня. Развлекайтесь, дети мои.

Хорнблауэр вновь поклонился, графиня взяла его под руку и они неспеша вышли. Лакей отступил в сторону, освобождая им проход. Графиня со значением пожала руку Хорнблауэра.

— Итальянские картины периода Возрождения находятся в дальнем крыле галереи, — произнесла она, когда они вышли в широкий коридор, — может быть вы сначала хотели бы взглянуть на что-то более современное?

— Как вы желаете, мадам, — ответил Хорнблауэр.

Сквозь двери, сквозь анфиладу комнат церемониальной части дворца. Это было похоже на путешествие по кроличьей норе — узкие переходы, бесчисленные ступени и комнаты, комнаты, комнаты… Апартаменты, в которые графиня его привела, находились на втором этаже; сонная горничная, ожидавшая ее прихода, исчезла вместе с хозяйкой в дальней комнате, оставив Хорнблауэра в роскошно обставленной гостиной, а спустя пять минут графиня позвала в эту дальнюю комнату и его…

Глава 13

Хорнблауэр со стоном повернулся на койке; усилие, которое ему пришлось приложить, отозвалось страшной болью в висках, несмотря на то, что он старался двигаться очень осторожно. Нужно было быть полным дураком, чтобы столько выпить — такой жуткой головной боли он не испытывал уже добрых шесть лет. Но избежать этого было трудно — так же трудно, как и всего остального; он ничего не мог поделать — обстоятельства цепко держали его за глотку. Хорнблауэр попытался позвать Брауна — дикая боль снова расколола голову, и вместо крика раздалось какое-то хриплое карканье. Он услышал, как часовой за дверью передает его приказание и, приложив невероятное усилие, сел на койке, свесив ноги — ни за что на свете Браун не увидит его лежащим в состоянии прострации.

— Принеси мне кофе, — приказал Хорнблауэр, когда Браун вошел.

— Есть, сэр!

Хорнблауэр все еще сидел на краешке койки. Из светового люка над головой до него доносился хриплый голос Харста, который, по-видимому, распекал нерадивого мичмана:

— Ну что вы за неряха, — с воодушевлением восклицал Харст, — посмотрите на эту медяшку! И вы говорите, что она надраена? Где ваши глаза? Чем целый час занимался ваш дивизион? Боже, куда катится флот, если нашивки дают молодым соплякам, которые не даже способны самостоятельно вытереть себе нос! И вы — вы! — еще смеете называть себя королевским офицером? Да вы скорее похожи на зимний день — короткий, темный и грязный!

Хорнблауэр взял чашечку кофе, принесенную Брауном.

— Мои приветствия мистеру Харсту, — проскрипел он, — и попросите его, не будет ли он так любезен не шуметь у меня над головой.

— Есть, сэр!

Первым удовольствием начинающегося дня было услышать, как Харст вдруг прервал свою тираду на полуслове. Хорнблауэр потянул обжигающий кофе с чувством некоторого удовлетворения. Неудивительно, что Харст сегодня не в духе, — вчера у него был беспокойный вечер. Хорнблауэр вспомнил, как Харст и Маунд волокли в карету бесчувственного Броуна, от которого разило спиртом. Харст был абсолютно трезв, но, очевидно, напряжение от того, что ему пришлось охранять тайного убийцу в царском дворце, было слишком велико для его нервов. Вновь появившийся Браун помог Хорнблауэру стянуть через голову ночную рубашку и вышел, прихватив протянутую ему чашку, чтобы наполнить ее еще раз. Что-то вдруг привлекло внимание Хорнблауэра. Так и есть — из рукава ночной рубашки, лежащей на койке, выпрыгнула блоха. Вот иллюстрация, красноречиво показывающая, чем императорский дворец невыгодно отличается от линейного корабля Его Величества. Он с отвращением оглядел себя: кожа на груди и на округлившемся животе была покрыта следами блошиных укусов. Когда Браун вернулся со второй чашкой кофе, Хорнблауэр все еще проклинал имперскую нечистоплотность и вытекающую из нее досадную перспективу начала долгой борьбы с паразитами, вызывавшими у него особую брезгливость.

— И убери свою дурацкую ухмылку! — резко бросил ему Хорнблауэр, — не то я отправлю тебя на гретинг и посмотрим, как ты поухмыляешься там!

Браун не улыбался; все выражение его лица было абсолютно далеко от какого бы то ни было намека на улыбку. Хорнблауэра особенно раздражало именно сознание того, что Браун по-прежнему сохранял все преимущества благодушного превосходства человека, не страдающего головной болью, в обществе другого, у которого голова просто раскалывается.

Купание под палубной помпой несколько поправило Хорнблауэру настроение; переодевшись и приказав Брауну продезинфицировать платье, он вышел на палубу. Первым, кто попался навстречу, был Уичвуд, с глазами, мутными от головной боли, очевидно, гораздо более сильной, чем у Хорнблауэра. Однако прохладный воздух русского утра освежал и возвращал к жизни, а вид обычных утренних корабельных работ — ряды моряков, драивших палубу, радующий ухо плеск воды, льющейся на доски обшивки, — также оказывали свое целительное действие.