Жюль Верн - Михаил Строгов Страница 47

— И провод не обрезан?

— Он обрезал между Колыванью и Красноярском, но между Колыванью и русской границей пока действует.

— Для нужд правительства?

— Для правительства, когда тому потребуется, и для гражданских лиц, когда те платят. Десять копеек слово. Когда вам будет угодно, сударь?

Михаил Строгов уже собирался ответить странному служащему, что отправлять ему нечего, что хотелось бы немного хлеба и воды, как дверь дома вдруг распахнулась.

Решив, что станция захвачена татарами, Михаил Строгов приготовился уже выпрыгнуть в окно, когда увидел, что в зале появилось всего два человека, выражением лиц менее всего походивших на татарских солдат.

Один из них держал в руке написанный карандашом текст. Обогнав второго, он ринулся к окошечку, за которым сидел безучастный служащий.

С удивлением, которое легко понять, Михаил Строгов узнал в этих двоих тех людей, о которых забыл и думать и кого никак не рассчитывал когда-либо увидеть вновь.

Это были журналисты Гарри Блаунт и Альсид Жоливэ, уже не спутники, а соперники, враги, — именно теперь, когда пришла пора действовать непосредственно на поле сражения.

Они выехали из Ишима всего через несколько часов после отъезда Михаила Строгова, и если, следуя той же дорогой, смогли раньше него оказаться у Колывани, то лишь потому, что тот три дня потерял на берегах Иртыша.

И вот теперь, став свидетелями схватки русских с татарами на подступах к городу и оставив Колывань, лишь когда сражение перешло на его улицы, они примчались на телеграфную станцию отправить в Европу свои разноречивые послания и перехватить друг у друга самые свежие сообщения.

Строгов отступил в угол, в тень, и, оставаясь незамеченным, сам мог видеть и слышать все. Без сомнения, уж сейчас-то он узнает интересные подробности и поймет, стоит или нет заходить в Колывань.

Гарри Блаунт, опередивший коллегу, захватил окошечко и уже протягивал свою корреспонденцию, в то время как Альсид Жоливэ, вопреки своим привычкам, в нетерпении переминался с ноги на ногу.

— Десять копеек слово, — объявил служащий, принимая депешу.

Гарри Блаунт выложил на столик столбик рублевых монет, на которые его собрат воззрился в явном замешательстве.

— Хорошо, — сказал служащий.

И с абсолютным хладнокровием принялся выстукивать следующее сообщение:

«„Daily Telegraph”, Лондон.

Из Колывани, Омской губернии, Сибирь, 6 августа. Схватка между русскими и татарскими войсками…»

Так как служащий читал текст во весь голос, Михаил Строгов слышал все, что отправлял в свою газету английский журналист.

«Русские войска отброшены с большими потерями. Татары в тот же день вступили в Колывань…»

Этими словами послание заканчивалось.

— Теперь моя очередь, — воскликнул Альсид Жоливэ, собиравшийся отправить послание, адресованное кузине из монмартрского предместья.

Однако это не отвечало намерениям английского корреспондента, который вовсе не желал покидать окошечка, чтобы сохранить за собой возможность передавать новости по мере их появления. Поэтому он и не подумал уступать место своему собрату.

— Но вы ведь закончили!… — вскричал Альсид Жоливэ.

— Нет, не закончил, — просто ответил Гарри Блаунт.

И продолжал дописывать строчку слов, которую затем передал служащему, и тот своим безучастным голосом прочел:

«Вначале Бог сотворил небо и землю!…»

Это Гарри Блаунт отправлял телеграммой стих из Библии — лишь бы занять время и не уступить место сопернику. Его газете это могло обойтись в тысячу рублей, но зато она получила бы информацию первой. А Франция подождет!

Легко представить себе ярость Альсида Жоливэ, который в любых других обстоятельствах оправдал бы подобные действия законами военного времени. Он даже хотел было заставить служащего принять свою депешу, оказав ей предпочтение перед посланием своего собрата.

— Право за господином, — спокойно возразил служащий, указывая на Гарри Блаунта и любезно ему улыбаясь.

И продолжал побуквенно передавать в «Daily Telegraph» первый стих священной книги.

Пока тот делал свое дело, Гарри Блаунт спокойно отошел к окну и, приложив к глазам лорнет, принялся наблюдать, что происходит в окрестностях Колывани, намереваясь пополнить передаваемую информацию.

Минуту спустя он вновь занял свое место у окошечка и добавил к своей телеграмме следующий текст:

«Пламенем охвачены две церкви. Пожар, похоже, смещается вправо. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною…»

У Альсида Жоливэ возникло дикое желание взять да и задушить почтенного корреспондента «Daily Telegraph».

Он еще раз воззвал к служащему, который, оставаясь столь же бесстрастным, ответил ему очень просто:

— Это его право, сударь, его право… по десять копеек слово.

И он отстучал следующую новость, которую принес ему Гарри Блаунт:

«Русские солдаты бегут из города. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет…»

Альсид Жоливэ буквально кипел от бешенства.

Тем временем Гарри Блаунт вернулся к окну, но на этот раз, поглощенный, надо думать, интересным зрелищем, развернувшимся у него перед глазами, задержался там чуть дольше. И тут, как только служащий кончил передавать третий стих Библии, Альсид Жоливэ без лишнего шума занял место у окошечка и, по примеру своего собрата, тихонько выложив на столик приличный столбик монет, протянул служащему свое послание, которое тот громко прочел:

«Мадлэн Жоливэ,

10, Предместье Монмартр (Париж)

Из Колывани, Омская губерния, Сибирь, 6 августа. Бегущие солдаты покидают город. Русские разбиты. Их яростно преследует татарская кавалерия…»

Возвратившись, Гарри Блаунт услышал, как Альсид Жоливэ дополняет свою телеграмму, насмешливо напевая:

Живет один чудак,Одетый во все рыжее,В Париже!…

Считая неприличным смешивать священное с суетным, как осмелился его собрат, Альсид Жоливэ использовал вместо стихов Библии веселый куплет из Беранже [74].

— Ну и ну! — только и мог вымолвить Гарри Блаунт.

— Вот так-то, — отозвался Альсид Жоливэ.

А ситуация вокруг Колывани все осложнялась. Сражение приближалось, выстрелы гремели с невероятной силой.

Вдруг здание станции содрогнулось.

Снаряд пробил стену, и зал приема телеграмм застлало облако пыли.

Альсид Жоливэ как раз заканчивал писать такие стихи:

Щекастый словно яблочко,А за душой ни су…

Однако остановиться, подбежать к снаряду, схватить его в охапку, выбросить, пока не взорвался, в окно и вновь вернуться к окошечку было для него делом одной секунды.