Иржи Ганзелка - Там, за рекою, — Аргентина Страница 48

Тысячу метров ужасной грязи мы преодолели со скоростью два километра в час. При этом у нас было достаточно времени на многочисленные размышления о том, сколько понадобилось бы времени, чтобы при такой головокружительной скорости попасть в Ресистенсию.

Люди с грузовичка не ломают себе голову над этим. Не успели мы проехать и 100 метров, как на траве под откосом они разбили палатку и развели костер. Зачем спешить? Можно обождать день, два, пока высохнет дорога, а затем ехать дальше.

Paciencia, hombre!

Через полчаса дождь кончился, и из-за обрывков туч выглянуло солнышко. Оно сияло, как маяк надежды для корабля, который во время бури ищет спокойную гавань. Дорога понемногу сохла, обещая, что в Ресистенсию мы все же попадем.

Перед Макалье дорогу пересекает железнодорожное полотно. Поскольку в Аргентине к стальным полосам рельсов относятся с большим уважением, чем к ненадежной глине, для них построили высокие насыпи, по крайней мере вдоль лагуны и болот, где опасность затопления наиболее велика. После этого дороге ничего не остается делать, как вскарабкаться на хребет насыпи, а за позвоночником железной дороги снова с него слезть. В нормальных условиях это означает, что вначале нужно чуть притормозить, а при спуске с другой стороны прибавить газу. Если же дорога скользкая, как мыло, то преодолеть двухметровую высоту вовсе не так просто.

На самый хребет мы еще кое-как взобрались. Только заднюю часть машины опасно занесло к краю насыпи, у подошвы которой блестело изрядное озеро дождевой воды. Перевалив через рельс, правое переднее колесо зарылось в глину, а левое остановилось перед ним. И нам никак не удавалось двинуться ни взад, ни вперед. Задние колеса бессильно буксовали в жидкой каше, и при каждой новой попытке выехать создавалась опасность, что «татра», накренившись на левую сторону, сползет еще ближе к луже. Что мы станем делать, если на повороте, всего в 500 метрах от нас, появится поезд? Ведь он может появиться и с другой стороны. Кто вытащит машину, если каждый из нас будет только караулить свою сторону? Действовать нужно было быстро. Несколько охапок травы под задние колеса, несколько горстей щебня с железнодорожной насыпи и — еще одна попытка освободиться.

В это время откуда-то издалека донесся гудок паровоза. Нет, это галлюцинация. Почему поезд должен ехать именно сейчас, если он проезжает здесь всего два раза в день?

Еще подкладываем веток под все четыре колеса.

— Нажми на левый бок, я оставлю сцепление включенным.

И вот, наконец, колеса чуть схватили — гоп! — и «татра» уже за насыпью.

Не прошло и минуты, как на повороте показался паровоз, двигавшийся задним ходом. Тендер завален грудами красного кебрачового дерева. Машиниста в окне будки мы не увидели. Возможно, он все же высунулся с другой стороны, чтобы посмотреть, не пасется ли на неохраняемом переезде корова. А может быть, он преспокойно попивал себе матэ…

В Ресистенсии было спокойно. И солнечно. И сухо!

Столица Чако, прославленная блеском «белого золота», упивалась ароматом весеннего вечера на своих чистых бетонированных улицах и ничуть не смущалась, что неподалеку, за ее стенами, автомобили вынуждены тащиться по непролазной грязи. Люди сидели на лавочках под пальмами на квадратной площади, которая является гордостью столицы любой аргентинской провинции или территории. Где-то здесь, рядом с храмом, Петр Шашвата некогда разбил свою палатку и в холодные ночи разжигал костер, прежде чем отправиться со своими друзьями в путь за хлопком.

Семилетние чистильщики обуви бросались к ногам прохожих и обходили одно кафе за другим, чтобы заработать несколько сентаво. В витринах магазинов рядом с игрушками и футбольными мячами ютились искусственные рождественские елочки, стеклянные украшения и миниатюрные ясли с младенцем Христом, ослом и тремя волхвами. Рождество на пороге, через месяц в Чако начнется астрономическое лето.

— Какое тут может быть рождество, — вспоминались нам теперь рассказы соотечественников, — когда задыхаешься от жары, а свечки на самодельной елке тают, словно они из масла!

«Буэнос-Айрес 1040 километров, Формоса — 319».

Так было помечено на указателях с эмблемой аргентинского автоклуба — зубчатыми колесами. Под этим значилось: «Ruta nacional, 11». Дорога необычной ширины уходила на север уже совершенно сухая. Грязи нет и в помине. Наконец-то мы на международной автостраде номер 11, ведущей из Буэнос-Айреса в столицу Парагвая. Оросительные каналы тянулись с обеих сторон, словно где-нибудь в Египте. Старый гаучо в тропическом шлеме, выкрашенном в красный цвет, глинобитные ранчо с железными крышами, озеро за озером, рощицы, болота, стада скота, табуны лошадей — все это проносилось за окнами, как кадры кинофильма.

Дорога, которая до сих пор шла по течению реки Парагвая, неожиданно сворачивает на северо-запад, в глубь Чако, как бы стремясь окольным путем вернуться в Саэнс-Пенью. Через 150 километров она упирается в реку. Грязное течение Бермехо, того самого Бермехо, который мы не так давно видели в нескольких десятках километров западнее, образует здесь не только границу между Чако и Формосой, но и создает непреодолимое препятствие для путешественников. Понтонное судно уже отчаливает от противоположного берега. Лодочники в Пуэрто-Сапальяре и знать не знают, что такое Бермехо; для них это Рио-Колорадо — Красная река.

Архитектурным стилем Формоса никак не отличается от других аргентинских городов. Однообразные кварталы нумерованных улиц, бетон в центре города, пыль или грязь на окраинах, парикмахерские, столовые, кафе прямо на мостовой, склады ароматной йербы. Красоту и значительность Формосе придают, пожалуй, лишь аллеи великолепных акаций с желтыми, оранжевыми и красными цветами да порт, где все еще швартуются морские суда, хотя до Буэнос-Айреса по шоссе 1400 километров.

Но Формоса обладает еще одной достопримечательностью. Едва ли кто-нибудь стал бы искать ее в облупившемся храме, в нескольких кварталах от порта. Надпись около входа напоминает верующим женщинам, чтобы они не входили в костел с непокрытой головой: «Se prohibe la entrada al templo sin velo». Входить в храм без платка запрещается. Это грех! Поэтому здесь можно видеть много девушек и женщин, которые положили себе на голову носовой платок — и греха как не бывало.

В официальном бюллетене от… постойте, сперва нужно кое-что пояснить. Начнем, как полагается, с президента.

Согласно конституции аргентинским президентом может быть избран только католик. Еще в 1810 году молодая Аргентина разбила оковы светской власти испанской короны, но в плену испанского иезуитства застряла по сей день. Клеймо этой церковно-феодальной традиции лежит также и на праве наследования, по которому душеприказчик должен отказать по меньшей мере четыре пятых своего имущества детям и жене — равными частями. В том случае, если детей нет в живых, их долю получают родители душеприказчика. Братья и сестры, а также родственники не получают ничего. Последнюю волю душеприказчика, выраженную иначе, закон считает недействительной. Вероятно, только этим и объясняется тот факт, что в Аргентине, где живут сотни тысяч безземельных крестьян, имеются семьи эстансьеро, владеющие фантастическим количеством земли. Так, например, эстансия Альсага Унсуе равна 441700 гектарам, Анчорена — 382500 гектарам. На следующих ступеньках лестницы, которую составили аргентинские налоговые власти, стоят имена Луро, Перейра, Ираола, Прадеро, Гуэрреро и другие. На пятнадцатом месте Мартинес-де-Ос — у него, бедняги, всего 100200 гектаров!