Среди стихий - Александр Ефимович Берман Страница 48

Годжи Зурабиани и его брат Павле вчетвером нашли погибших и сумели принести их в Жабеши. За это они были награждены правительством именным огнестрельным оружием — нарезными берданами. Оружие — это была для свана высшая награда. Они наградное оружие могли везде носить: на свадьбах, на собраниях. И дети, и взрослые говорили: "Вот какой героический поступок совершили". По тем временам это был действительно героический поступок, потому что никакой техники транспортировки на сложных склонах разработано не было. Да и вообще у них не было почти никакого альпинистского снаряжения.

Погибших увезли в Тбилиси, на родную землю, и похоронили. В Грузинском альпинистском клубе хранятся сейчас фотографии Романоза, Адсыла, Годжи и Павле — первых сванских альпинистов-спасателей.

Годжи Зурабиани стал потом заслуженным мастером спорта по альпинизму. А в тридцать пятом году он взял меня на перевал Китлот на мои первые спасательные работы. Мне было тогда 14 лет. Это были альпинисты с Украины, они сорвались с гребня — карниз обвалился. Тогда и мне пришлось в первый раз выносить из гор тела погибших.

Зурабиани учил меня грамотно ходить в горах. Ему нравилось, как я передвигаюсь, и он сказал мне: "Ты будешь альпинистом". Он брал меня на охоту.

Охотников было немного. Большинство сванов рубили лес и сплавляли по Ингури до Зугдиди. А зимой перед закрытием дороги уезжали на заработки в город: скосил сено, завез дрова семье и уходил на 6 месяцев, до мая, пока не сойдут лавины.

Я задумался над словами Зурабиани. На грузинском языке есть слово "мтамслели" — восходитель гор, а по-свански говорили — "коджаржи мезлял". Но мне нравилось "альпинист" — так говорил Зурабиани. Я стал заниматься сам на скалах, лазил на гладкие старые башни. Это была тренировка на вертикальных стенках. Я так увлекался, что забывал про коз, которых пас. А козы однажды ушли в горы. Я боялся идти домой и в километре от дома заночевал в башне. Меня искали. Я видел, как в селении горели костры и люди находились в волнении. Думали, что я сорвался где-нибудь.

Потом я вышел, потому что услыхал, как кто-то крикнул:

"Козы дома, приходи домой". А это мать догадалась так крикнуть. Я спустился с башни и бросился домой. Меня не ругали, говорили: "Человек жив! Человек жив!" На следующий день домой пришли козы.

Отец мой часто ходил в Верхнюю Балкарию, в ущелье Чегем и Безенги, через перевалы Твибер и Цаннер.

Они ходили косить сено, несли с собою косы и страховались на снегу и льду заостренными рукоятками. Когда ходили по закрытому леднику, где трещины скрыты снегом, брали шестиметровый шест и привязывали к животу. На этом шесте повисали, если проваливались. Тогда товарищи подходили и вытаскивали за шест. А если шел один, то сам по шесту перебирался к краю трещины.

Кто заглядывал в трещину, помнит, как пропадает на ледяных стенах зеленый свет и капли воды тихо уходят в бездонную темень. Люди старались ходить все вместе.

Были у сванов самодельные веревки. Специально сажали кха (по-русски конопля) и плели из нее веревки: десятиметровки и двенадцатиметровки. Конечно, их применяли не только для страховки в горах, а в хозяйстве тоже. Альпинист веревки, на которых ходит, ни для чего больше применять не будет, но у сванов веревок было мало. Их долго хранили, берегли, их не продавали, а если кто делал веревку на заказ, то для него резали барана. Еще применяли длинные ремни из бычьих шкур. Но ремни на снегу, на льду, намокая, тянулись, теряли прочность, скользили.

Идя на сенокос, мой отец однажды упал в трещину. К счастью, внизу оказалась вода. Ему удалось вынырнуть и врубить в лед кинжал. На нем он висел. Люди, с которыми он шел, связали все веревки. Но их не хватило. Привязали рукоятки кос, тогда хватило.

Отец мне потом не раз говорил: берегись трещин. И за всю жизнь, даже на самой надежнейшей страховке нейлоновой веревкой, ни разу, ни на один метр я не провалился в трещину.

Тем, кто ходил на покосы в Балкарию, за работу там давали молодых бычков. Тогда к бычкам привязывали тот же шестиметровый шест к рогам и спине. За шест бычка направляли между трещин, как рулем, и удерживали, если срывался.

Бычки скользили по льду, им было плохо на копытах, и местами для них приходилось рубить ступени.

У бычка, как вы хорошо знаете, четыре ноги, ему нужно много ступеней, и очень хороших, потому что кошек на бычка не надевали. Так что (я так думаю) рубку ледовых ступеней изобрели сваны.

А бык был основным транспортом в Сванетии. Там, где он пройдет и протащит груз, ни один наземный транспорт не пройдет. В детстве мне не раз приходилось сопровождать быков, и однажды в крутом русле замерзшего ручья на самом краю высокого обрыва мой бык заскользил.

У меня в руках была палка с самокованым трехгранным наконечником. Бык полз к обрыву — вот-вот упадет, а я бегал вокруг по льду, как по земле, и работал очень быстро. Так я учился чувствовать лед!

Нельзя сказать, что можно любить лед! Альпинисты знают, что самое опасное — идти по льду. А часто он такой хрупкий, что одним неосторожным ударом можно сколоть большой кусок и обрушить готовые ступени — подрубить себя.

Но я чувствую себя на льду хорошо. Могу целый день идти впереди группы и, не сменяясь, рубить лед. Мне однажды крикнули снизу, из второй связки: "Хватит, ты уже восемь часов рубишь лед". А я, помню, ответил: "Что восемь часов — да я всю жизнь рублю его".

Сначала я увидел кошки четырехзубые. Сваны их ковали для себя — сено косить, чтобы не срываться со склона. Но и на льду они держали. Потом ледоруб. Я взял его в руки и сразу почувствовал — это новые возможности на скалах и на льду. Это было на тех спасработах в тридцать пятом году. Ледоруб мне впервые дал Зурабиани.

Сваны охотники тогда ходили с палкой, снабженной трехгранным наконечником. Потом наконечники стали делать из штыка винтовки, и