Джером Джером - Трое в лодке, не считая собаки Страница 49

Сам я рыболов неважный. В свое время я уделил немало внимания данной проблеме и, как мне казалось, добился определенных успехов. Но бывалые люди сказали, что настоящего рыболова из меня не получится, и посоветовали мне это дело бросить. Они сказали, что у меня в высшей степени точный бросок и я, как видно, обладаю нужной смекалкой и ленью в той степени, которая требуется. Но они были убеждены, что никакого рыбака из меня не получится никогда. Для этого у меня не хватает воображения.

Они говорили, что для поэта, сочинителя бульварных романов, репортера или еще чего-нибудь в этом роде я мог бы сойти. Но для того чтобы занять какое-либо положение среди рыболовов на Темзе требуется куда больше фантазии, смелости и изобретательности, чем есть у меня.

У некоторых сложилось такое впечатление, что будто для того чтобы стать хорошим рыбаком необходима только способность бегло врать не краснея. Это заблуждение. Простая голая фальсификация здесь бесполезна; она под силу даже самому желторотому. Малосущественные детали, рельефные вероятностные приемы, общая атмосфера доскональной скрупулезности, почти педантичной ортодоксальности — вот качества, по которым узнается подлинный рыболов.

Каждый может войти и сказать: «Вчера вечером я поймал пятнадцать дюжин окуней», или «В прошлый понедельник я вытащил пескаря весом в восемнадцать фунтов и длиной в три фута».

Здесь нет ни мастерства, ни искусства, которые для такого дела требуются. Это свидетельствует о мужестве, и не более.

Нет. Квалифицированный рыболов гнушается лжи, вот такой лжи. Его метод — сам по себе область науки.

Он преспокойно входит, не снимая шляпы, выбирает самое удобное кресло, набивает трубку и, не произнося ни слова, начинает курить. Он дает молодежи вволю похвастаться и, дождавшись мимолетной паузы, вынимает трубку из рта, выколачивает золу о решетку камина и замечает:

— Ладно, о том что я поймал во вторник вечером, лучше вообще никому не рассказывать.

— А что? — спрашивают его.

— Потому что все равно никто не поверит, — спокойно отвечает он, без малейшего оттенка горечи в голосе. Затем он снова набивает трубку и заказывает на три шиллинга шотландского виски со льдом.

После этого наступает молчание; никто не уверен в себе до такой степени, чтобы вступать со старым джентльменом в полемику, и тот вынужден продолжать, не дожидаясь компании.

— Нет, — задумчиво продолжает он. — Я бы и сам не поверил, расскажи мне такое. И все-таки это факт! Я просидел там весь день и не поймал вообще ничего. Полсотни плотвишек и два десятка щученышей в счет, разумеется, не идут. Я уж было решил, что клев никуда не годится, и хотел было бросить, как вдруг чувствую, кто-то здорово тяпнул лесу. Ну, думаю, опять какая-то мелочь, и подсекаю. Пусть меня повесят, но удилище как завязло! Только через полчаса — полчаса, сэр! — я смог вытащить эту рыбу, и каждую секунду я так и ждал, что оно треснет! Наконец я его вытащил, и как вы думаете, что это было? Осетр! Сорокафунтовый осетр, на удочку, сэр! Да, да, понимаю ваше удивление, понимаю… Хозяин, еще шотландского!

Потом он рассказывает, как все были поражены, и что сказала его жена, когда он добрался домой, и что подумал об этом Джо Багглз.

Я спросил хозяина одного трактира не берегу, не осточертело ли ему выслушивать все эти рыбацкие басни. Он ответил:

— О нет, сэр, теперь уже нет. Сначала, конечно, глаза на лоб у меня лезли, бывало. Но теперь ничего, нам ведь с хозяйкой приходится слушать их с утра до вечера. Ко всему привыкаешь, знаете ли. Ко всему привыкаешь.

Знал я одного юношу. Это был честнейший паренек; пристрастившись к ловле на муху, он взял за правило никогда не преувеличивать свой улов больше чем на двадцать пять процентов.

— Когда я поймаю сорок штук, — говорил он, — то всем буду рассказывать, что поймал пятьдесят, и так далее. Но больше я лгать не стану, потому что лгать грешно.

Однако двадцатипятипроцентный план не заработал вообще. Им просто не удалось воспользоваться. Самый большой улов его выражался цифрой три, а добавить к трем двадцать пять процентов нельзя (во всяком случае, в рыбах).

Ему пришлось повысить процент до тридцати трех с третью; но опять же, это было совсем неудобно в тех случаях, когда он ловил одну или две. Таким образом, в целях рационализации он решил количество просто удваивать.

В течение двух месяцев он честно следовал этой системе, но потом разочаровался и в ней. Никто не верил, что он преувеличивает улов только в два раза, и он, таким образом, не заработал себе никакой репутации, причем такая умеренность только ставила его в невыгодное положение среди других рыбаков. Поймав три маленькие рыбешки и уверяя всех, что поймал шесть, он только испытывал зависть к тому, который заведомо выловил всего одну, а рассказывал, что выудил пару дюжин.

В итоге он заключил с собой окончательное соглашение, которое свято с той поры соблюдал. Оно состояло в том, что каждая пойманная рыбешка считалась за десять, а еще десять добавлялось для старта. Например, если он не ловил вообще ничего, то говорил что поймал десяток (по этой системе вам никогда не удастся поймать меньше десятка, на этом она базируется). А дальше, если ему и на самом деле случалось поймать одну рыбку, такая считалась за двадцать, в то время как две — за тридцать, три — за сорок и т. д.

Эта система элементарна и проста в применении; позже говорили о том, что ее следует принять к использованию среди рыболовов вообще. Действительно, около двух лет назад Комитет Ассоциации рыбной ловли на Темзе рекомендовал внедрение этой системы[65], но некоторые из старейших членов Ассоциации выдвинули протест. Они заявили что готовы рассмотреть этот план, если коэффициент будет удвоен, так чтобы каждая рыба считалась за двадцать.

Если у вас найдется как-нибудь на реке свободный вечер, я посоветовал бы заглянуть в какой-нибудь прибрежный трактирчик и занять место в распивочной. Там вам почти наверняка встретится пара-тройка старых удильщиков, которые, потягивая пунш, заставят вас проглотить такую порцию рыболовных историй, что диспепсия вам гарантирована на месяц.

Мы с Джорджем — не знаю куда подевался Гаррис, но среди бела дня он вышел побриться, потом вернулся, потом целых сорок минут наводил глянец на башмаки, и с тех пор мы его не видели — так вот, мы с Джорджем и собакой, предоставленные в собственное распоряжение, на второй вечер отправились прогуляться в Уоллингфорд, а на обратном пути забрели в маленький прибрежный трактир, чтобы отдохнуть, перекусить, и так далее.

Мы вошли в зал и уселись. Там был какой-то старик, куривший длинную глиняную трубку, и мы, конечно, разговорились.