Мирослав Зикмунд - Перевёрнутый полумесяц Страница 49

— Сигарету?

— Тешеккюр эдерим. Спасибо!

Сигарету каждый из них заложил за ухо: работать так работать, покурить можно и потом.

А еще говорят, Восток ленив…

Этим утром мертвые каменные стены перестали привлекать нас. Возле них было так много жизни, и она не пряталась от нас за стену молчания и презрительных взглядов. Прошло немного времени, и мы уже не казались себе чужеземцами из далекой Европы. Куда только не наводили мы объектив, всюду нам отвечали дружелюбными кивками: конечно, снимай, приятель, раз уж я тебе так понравился! Старенький дедушка — подметальщик улиц — с седой бородой и, к нашему удивлению, в чистенькой, наглухо застегнутой полосатой рубашке и пуловере совсем, бедняга, оробел. Он словно окаменел и замолчал. Застыл как изваяние и боялся глазом моргнуть, пока не щелкнул затвор. Спасибо, готово. Ты не обиделся на нас, папаша?

Какое там «обиделся»! Старик швырнул в угол у ближайших ворот метлу и совок и побежал в чайную. Ведь за такие деньги можно выпить пару чашек чаю. И вот они уже перед ним на столике, обе сразу.

Смешно? Нет, скорее грустно. Этому старому человеку давно бы пора на отдых. Но он продолжает работать на улице. За сколько? Невелик, должно быть, у него заработок, если несколько курушей на щепотку чаю доставили ему такую радость.

Муэдзин созывает верующих к полуденной молитве. Центральная улица превращается в настоящую пекарню. Нечем дышать от жары. На северной стороне улицы вдоль стен остается лишь узенькая полоска тени, и, пытаясь спрятаться в ней, медленно бредут женщины, закутанные в черные покрывала. Вероятно, до Бергамы еще не дошли строгие законы Ататюрка, запрещающие турецким женщинам закрывать лицо. У этих черных привидений, шлепающих босыми ногами по мостовой, виден лишь один глаз, да и то плохо. Не больше и не меньше, чем то, что позволили нам в свое время увидеть ливийские женщины. Как там, так и здесь женщина на улице — это один глаз и две голые пятки.

В полуденной Бергаме жизнь замерла только на главной улице. Стоит лишь свернуть в путаницу соседних переулков, как сразу дышится легче. От дома к дому через улочки натянуты «крыши» из мешковины. Мостовая мокрая, на нее то и дело выплескивают из дверей кувшин воды — лишь бы охладить камень! Это бергамская «установка для кондиционирования воздуха», действует она отлично.

Все живое ищет прохлады в тени этих парусиновых крыш. У дверей жмурятся сонные кошки, на порогах своих лавок клюют носами торговцы. Мясник распродал весь товар и улегся на прохладные кафельные плитки пустой витрины: до четырех часов его никто не разбудит.

Но не вся Бергама спит в полдень. В улочке сапожников — точно в улье. Низкие сапожные столики выстроились один за другим, мостовая усыпана сломанными деревянными гвоздиками. И всюду шутки, песенки, взрывы смеха…

За углом целая улица шьет вручную, кое-где стрекочет швейная машина. Рабочий день здесь начался еще до восхода солнца, а закончится в сумерках. Люди трудятся. Хорошо еще, что работа есть, куда хуже, когда ее не хватает.

Пусть никто не рассказывает нам больше сказок о сладостном безделье Востока. В Турции, как и всюду в мире, нежится лишь тот, кто живет чужим трудом. Тем же, кто честно трудится, отдыхать некогда.

Что ж, до свидания, сапожники и портные Бергамы! Мы желаем вам здоровья, работы и лучших времен, чтобы вы смогли хоть к вечеру немного отдохнуть.

Глава пятнадцатая

Изюм, инжир и погромы

На смену вереницам верблюдов, связанных между собой в живую цепочку шагающих ног и болтающихся горбов, пришли похожие на шляпы крыши бензохранилищ. Мы въезжаем в третий крупный город Турции, в Измир. Мы лучше будем называть его Смирна. Это больше подходит к смирненскому инжиру, который как предвестник наступающего рождества начинал здесь свой путь по странам мира.

В настоящий момент нет ни малейшего признака предрождественской атмосферы. В полдень температура в машине была тридцать девять градусов. Даже сейчас, когда солнечный диск коснулся поверхности моря, а в восточной части горизонта на смену ему появляется диск иного светила, четвертый в нашем лунном календаре, термометр показывает двадцать пять градусов.

Союзники

Археологи приписывают Смирне целых пять тысячелетий существования. Некогда здесь бросали якоря суда финикийцев. Великая империя хеттов через порт Смирну искала пути в другие страны. О Смирне упоминает Геродот. Утверждают, что здесь родился Гомер, правда, то же самое говорят и о шести других городах, хотя возможно, что он вообще ни в одном из этих семи городов и не был рожден. Потом Смирна была завоевана королями лидийским, сардским, а спустя четверть тысячелетия — Александром Македонским. В боях за Смирну немало греков, римлян, византийцев, фанатиков арабов, крестоносцев и турок сложило свои головы. Здесь живут потомки сефардов, евреев — беженцев из Толедо и Барселоны. Они говорят на каком-то особом наречии испанского языка, мелодичном и звонком. Нам же в потоке слов удается разобрать одно слово из десяти, хотя это и в самом деле испанский язык, правда, давно уже мертвый. Это язык минувших веков. Но и мертвый, оторванный от Испании и испанцев, в турецком изгнании, он все равно существует.

Колесо истории повернулось, однако, так, что Смирна не обрела покоя и в нашем веке. Пятнадцатого мая 1919 года жители ее испили ту же чашу горечи, что и мы двадцать лет спустя в Праге. Похоже, что в девятнадцатом году три из четырех держав, подписавших затем мюнхенское соглашение, договорились провести в Турции генеральную репетицию. Англия, Франция и Италия тогда тоже щедро распоряжались чужим, турецким. С их согласия греческие войска овладели Смирной, а в течение следующего года захватили обширные районы в западной Анатолии. Тем временем на юге Турцию разделили между собой французы и итальянцы. В восточной Анатолии должны были возникнуть два государства одновременно — армянское и курдское. Англичане и французы захватили Босфор и Дарданеллы и принялись обгладывать Турцию с севера. От некогда великой турецкой империи остался обрубок без рук, без ног, без головы — ничем не примечательный султанат, загнанный в степи центральной Анатолии.

Два с половиной года развевался над Смирной греческий флаг, опираясь на подписи европейских держав, на Соединенные Штаты Америки, предпочитавшие держаться в тени, и на благочестивую мечту греческого короля о том, чтобы ему с неба свалилась хотя бы кроха того, что двадцать три века назад завоевал в Азии Александр.