Лондон. Прогулки по столице мира - Мортон Генри Воллам Страница 5

Здание оперы Ковент-Гарден перед началом спектакля представляло собой незабываемое зрелище. Яркий свет заливал изысканную публику. В то время можно было без каких-либо затруднений отдать манишку в прачечную. Любой, кто сидел в партере и при этом был одет в пиджачный костюм, привлекал к себе внимание окружающих. А вздумай во время спектакля какой-нибудь взрослый зритель поедать мороженое с помощью картонной ложечки, этим он сразил бы наповал любого блюстителя нравов, который счел бы такое поведение чрезвычайно своеобразным. В те годы Бонд-стрит еще оставалась фешенебельной улицей. В Берлингтонском пассаже витал особый аромат самых дорогих французских духов.

В те годы лайнеры «Мавритания», «Гомерик» и «Аквитания» привозили в Лондон толпы богатых американцев, которые снимали шикарные номера в гостинице «Савой». Они брали напрокат «даймлеры» и путешествовали на них по Англии. Были и другие, не столь богатые американцы, которые носились в автомобилях по Лондону, а потом совершали стремительные турне по старинным английским городам и уезжали на континент, чтобы точно так же промчаться по Парижу. В период между двумя войнами Лондон стал одним из наиболее посещаемых туристами городов мира.

Это был легкомысленный, крикливый Лондон, но я почти уверен в том, что подсознательно люди уже тогда понимали, что новая война не за горами. И это, несомненно, был Лондон, в котором большую роль играли деньги. Каждое утро с вокзала Виктория отправлялся в путь Континентальный экспресс, который позже стали именовать «Золотой стрелой». Переправившись на пароме в Европу, он вместе с «Голубым поездом» доставлял пассажиров из Лондона на юг Франции.

В ту пору чувства нации фокусировались на могиле Неизвестного солдата в Вестминстерском аббатстве и на Кенотафе на Уайтхолл-стрит. В течение многих лет, фактически вплоть до самого начала следующей бойни, всякий, кто, проходя мимо Кенотафа, не обнажал с благоговейным трепетом голову, рисковал оказаться без шляпы, сорванной возмущенным встречным. И даже будучи единственным пассажиром такси, человек снимал головной убор, когда машина, в которой он сидел, проезжала мимо Кенотафа.

Двадцатые годы плавно перешли в тридцатые. Именно тогда началась пока еще мирная конфронтация сторон, которая закончилась воскресным сентябрьским днем 1939 года, когда мистер Невилл Чемберлен усталым голосом объявил, что мы снова вступили в войну.

И вот теперь, спустя годы, я смотрю на свой Лондон в его четвертом обличье.

Современный Лондон — город послевоенных руин и людей, которые ходят без головных уборов. Его общеизвестный шарм несколько потускнел, но, смею вас заверить, он все еще присутствует. Омнибус вез меня к банку через этот новый Лондон. Проехав по Стрэнду до Темпл-Бара, мы пересекли невидимую границу и попали в Сити. На вершине Ладгейт-Хилл, как всегда, тускло блеснул большой черный купол. О этот восхитительный блеск Лондона! Впрочем, этим блеском были отмечены и лица лондонцев, которые я с интересом разглядывал. Эти люди явно отличались от тех, что смеялись и улыбались в межвоенные годы. Они стали мрачнее и печальнее и больше не были той пестрой толпой, которая прежде создавала облик лондонских улиц. Все они походили друг на друга. Теперь было невозможно отличить лорда от землекопа, бедняка от богача. На первый взгляд, в современном Лондоне не сохранилось деления на классы — точнее говоря, все его жители выглядели как представители беднейшей части среднего класса. Для Лондона всегда была характерна утонченность или, как говорили в восемнадцатом столетии, хороший тон. Теперь же это качество напрочь отсутствует. Впервые в жизни Лондон напоминал мне провинциальный город.

Глядя на лица прохожих, я с трепетом подумал о том, что это лица тех мужчин и женщин, мужество которых неуклонно возрастало на всем протяжении битвы за Англию. Они были начальниками отрядов ПВО, наблюдателями и пожарными. Некоторые из них пережили две войны. В газетах, которые они несли, говорилось о возможности третьей мировой. Вероятно, поэтому лишь немногие из них улыбались.

— Банк! — объявил кондуктор.

И я оказался в самом сердце Лондона.

В древние времена под теми участками земли, где теперь стоят Английский банк и дом лорда-мэра, текла река, в которую впадали ручьи, бравшие начало в северо-восточной части нынешнего Лондона. Эта река называлась Уолбрук. Она была широкой и полноводной и разделяла Лондон на две части. Ее русло проходило вдоль неглубокой лощины, лежавшей между двумя холмами, на одном из которых теперь стоит собор Святого Павла, а на другом рынок Лиденхолл-маркет.

Именно на берегах этой реки строился самый первый Лондон. Поэтому, будь я экскурсоводом, я бы обязательно отправился в Английский банк и сказал бы своим экскурсантам следующее: «Вы находитесь примерно в двадцати футах над старым Уолбруком, на берегах которого был построен первый, еще римский Лондон. Давайте начнем нашу экскурсию с этого места».

Когда после Первой мировой войны я приехал в Лондон, чтобы зарабатывать себе на жизнь, я был просто ошеломлен размерами столицы. Меня изумляло то обстоятельство, что здесь обитали миллионы людей, с которыми мне приходилось каждый день сталкиваться. Не менее ошеломляющее впечатление производило и раскинувшееся на многие мили море дымовых труб. Казалось совершенно невероятным, чтобы человек сумел найти дорогу в этом ужасающем лабиринте.

Меня постоянно будоражила мысль, что это огромное средоточие людей в одном месте должно иметь некую отправную точку. Впрочем, в голове не укладывалось, что когда-то здесь совсем не было людей. Взобравшись на купол собора Святого Павла или наблюдая, как во время прилива под мостами снуют буксиры, я всякий раз пытался себе представить, какой была эта местность до того, как человек предъявил на нее свои притязания.

Доводилось ли древним бриттам, рыбачившим на сплетенных из ивняка и обтянутых кожей лодках, забрасывать сети в Темзу? Приходилось ли им жечь костры из дубовых веток, чтобы приготовить пойманную рыбу, на том самом месте, где сейчас стоит собор Святого Павла? Удавалось ли кочевым племенам найти дорогу среди тропинок, которые впоследствии превратились в Уотлинг-стрит и Эрмайн-стрит? Посчастливилось ли им еще до наступления темноты найти на берегах Темзы какую-либо возвышенность и, разбив на ней лагерь, заснуть, не ведая того, что они спят на земле, которая останется многонаселенной в течение долгих столетий?

Я провел множество выходных, прогуливаясь по улицам Сити и пытаясь вообразить (это было невероятно сложно), как выглядела данная местность, когда тут не было ничего, кроме речных перекатов, сновавших над болотами птиц и плескавшегося в воде лосося. Музеи немногим сумели мне помочь. В них оказалось столь мало реликтов доисторического Лондона, а последние были столь невзрачны на вид, что вскоре я отказался от этой затеи и мысленно отправился в более близкие по времени эпохи, первой из которых стала эпоха римского Лондона.

И вот здесь мне действительно повезло. В то время я познакомился с замечательным человеком, ныне покойным Дж. Ф. Лоуренсом. Он, как и любой человек, родившийся в девятнадцатом столетии, имел очаровательную привычку быть точным в мелочах и потому называл себя антикваром. Всякий раз, когда я слышу, как люди обвиняют Диккенса в том, что он утрировал характеры своих персонажей, я вспоминаю Лоуренса, которого работавшие с ним в Сити землекопы называли не иначе как «Каменный Джек». Он был под стать персонажам Диккенса. Внешне Лоуренс весьма напоминал добродушную лягушку. Это был коренастый человек небольшого роста, имевший привычку пыхтеть и надувать щеки во время разговора. Обычно он носил рубашку из голубой саржи с жестким белым воротничком и черный галстук. Его глаза весело поблескивали за стеклами очков в стальной оправе. У него были седые волосы и усы и розовое, как у младенца, лицо. Его донимала астма, при этом он питал пристрастие к крепким тонким сигарам с обрезанными концами, что отнюдь не улучшало состояние его здоровья. Курение этих отвратительных маленьких петард всегда заканчивалось приступами кашля, но, придя в себя, он весьма элегантно продолжал беседу, причем делал это с таким видом, словно ничего не случилось.