Леонид Репин - Параметры риска Страница 51

Не сразу я понял причину столь непривычного состояния. Мы думали лишь об одном в эти часы: не может быть, чтобы ручей, все ширивший свои берега, не привел нас к какой-нибудь таежной деревне. Мы ждали, едва ли не после каждого поворота: вот-вот выглянет сруб… И эта мысль подгоняла.

Потом все же благоразумие взяло верх, и мы надумали отдохнуть в самой чащобе. Что нам нужно сейчас? Воды — сколько угодно… Полная корзина грибов. Подосиновики, румяные, ядреные, как с картинки из книжки сказок… Нам все равно, где остановиться и спать… Любое дерево даст приют.

Стали готовить с Алексеем ночлег, а Толя, упаковав свой прибор, пошел за дровами. Все чаще и чаще поглядываю на него, не решаясь спросить: не сможет ли он попытаться сделать какое-то приспособление — разумеется, из подручного материала — которое смогло бы: перерабатывать грибы на картошку?

Опасность

По-прежнему не ели ничего, кроме несоленых грибов. Один только вид их вызывал отвращение! Но мы все же заставляли себя съедать хотя бы по паре ложек три раза в день.

Как-то Толя поднялся и сказал: "Пойду, посмотрю, как там речонка…" Я присоветовал ему поохотиться на лягушек, если они, конечно, водятся в здешних местах. Услышав эту просьбу, Алексей содрогнулся. Я тут же поспешил успокоить его, объяснив, что в сравнении с кузнечиками лягушки — истинный деликатес. И, если кузнечиков дают всего 225 килокалорий, то одна упитанная лягушка гораздо больше. Но еще лучше чередовать и то и другое блюдо.

Вернулся Толя быстро — возбужденный, с круглыми глазами: не думаю, что он был взволнован больше, если бы повстречал у реки водяного. Едва приблизившись, объявил: "Рыба есть! Много рыбы!"

Я сразу побежал к берегу — хоть посмотреть на рыбу. И действительно: по мутной, темно-зеленой поверхности речки то тут, то там расходились круги. Рыба беспечно гуляла, явно не подозревая о нависшей над нею опасности.

Постояв немного на берегу, живо представил себе уху в котелке, почувствовал аппетитный запах, струившийся от рыбы, зажаренной на углях. Можно сделать даже шашлык из рыбы, или какое-нибудь заливное, или приготовить ее в томате…

Разумеется, никаких рыболовных снастей у нас не было. Зато был А. П. Коваленко, поэтому я и мысли не мог допустить, чтобы он не изобрел все необходимое для рыбной ловли.

Так и получилось. Когда я вернулся к стоянке, Коваленко сидел возле шипящего костра и увлеченно расплетал длинный белый шнурок из кеды. Значит, можно считать, леска у нас уже есть… Завтра он сделает еще из чего-нибудь пару крючков, мы наловим много рыбы и наконец как следует поедим. "Правильно, Толя?" — на всякий случай спросил я его, хотя нисколько в этом не сомневался. Ответил Коваленко коротко и обнадеживающе: "Завтра будем есть тройную уху".

Утром, когда густой туман еще цеплялся за кусты, делая лес неприветливым, Толя принялся возиться с остатком булавки. Минут за пятнадцать он сделал Два превосходных крючка. Потом срезал два длинных удилища. Смастерил из коры поплавки. И поспешил на рыбалку.

Часа три его не было, и все это время мы с Лешей мучились возле костра, истекая слезами от едкого дыма, сражаясь с гнусом и тщетно стараясь добиться успеха. Но костер никак не разгорался. Напрасно нам раньше не пришло это в голову: плюнуть на него в сердцах. Потому что, едва только мы это сделали, как над хорошо просохшей осиной тотчас возникло пламя.

И тут же пришел Коваленко. Он производил впечатление человека крайне расстроенного. Я не хотел верить в непоправимое и заглянул в котелок, еще сохраняя остаток надежды: там плавало три недоразвитых пескаришки, сантиметров по шесть-семь длиной. Теперь я знал, что это такое — тройная уха: это уха из трех пескарей.

Второй день мы идем вдоль реки. Берега ее раздвигаются, воды делаются быстрее, светлее. Она вьется в теснине меж сопок, открывавших над нею щербатые скалы, бурлит на порогах, вскипая и сразу после них успокаиваясь. Или вдруг совсем затихает в укромных заводях, словно бы отдыхая после бурной, стремительной жизни.

На наших глазах случайно встреченный в распадке родник превратился в ручей, потом стал вот этой рекой… Приведет ли она нас куда-нибудь? Должна привести. Даже самые большие реки где-то кончаются.

Во время переходов я ловил себя на том, что часто поднимаю рукав, чтобы взглянуть на часы. И всякий раз при этом думал: зачем мне часы? Зачем мне знать точно, сколько сейчас времени? Я могу сказать приблизительно, и этого окажется вполне достаточно. Разве мы куда-то спешим? Разве нас кто-нибудь ждет?

Это в городской современной жизни, где день разделен на часы и минуты, как движение поездов в расписании, не обойтись без часов. Такой суетливый век… Человек задыхается на бегу, пытаясь выкроить лишнюю минуту, и радуется, когда это ему удается, а потом беспечно тратит часы, дни, месяцы, годы… И, даже сознавая невозвратимость и необъятную величину этой потери, снова торопится, чтобы сэкономить минуты. Но что значат минуты в сравнении с жизнью? А иначе мы жить просто не можем. Здесь, в тайге, время течет по-другому. Для человека, в ней потерявшегося, оно несется скачками. А потом — безнадежно, медленно тянется. Всякая поспешность чужда тайге. Все в ее жизни вершится неторопливо. Она живет как бы в другом измерении времени. Если бы человеку было дано проникнуть в него — в другой жизненный ритм, — и пожить в нем немного, он бы увидел любопытные вещи. Увидел, как, вспучивая землю, шевелятся, движутся, прорастая вглубь и вширь, корни деревьев. Как стволы их раздаются и поднимаются к небу. Как лопаются почки ранней весной и как из них появляются листья и тотчас почти опадают, сраженные холодом осени. В том измерении и вся-то Земля преображается заметно для глаза. Но это увидеть нам не дано. У нас свой жизненный ритм. Мы предпочитаем спешить, бежать, опаздывать, снова спешить… И сами не замечаем уже, как мало нам остается времени для того, чтобы подумать.

Леше приснился гастрономический сон: его якобы кто-то угостил банкой шпротов и сыром. И он, якобы не успев толком выразить благодарность, все это тут же схватил и спрятал. Не стал есть, а спрятал! Чтобы потом растянуть на несколько дней.

Алексей, проанализировав сон, объяснил, что это не что иное, как типичный "синдром голодания".

Теперь я точно знаю, что и у меня был такой же синдром: мне приснилось, что мы вышли к какой-то деревне, я кинулся со всех ног к магазину, а подбежав, увидел, что он закрыт на обед.

В это утро мы впервые увидели на березах осенние краски. Еще вчера вечером — я это точно запомнил! — береза напротив стояла совершенно зеленой, а теперь одна из ее средних ветвей сделалась желтой. Я даже не сразу понял, как изменился лес вокруг нас: за одну только ночь он сделался светлее, просторнее. Украдкой, под пологом ночи, колдовала здесь осень…