Мирослав Зикмунд - Перевёрнутый полумесяц Страница 54

Но Милет был славен не только широкой известностью Фалеса Милетского и почтенного основателя градостроительства Гипподама Милетского, мудростью Анаксимандра, друга Фалеса, природоиспытателя и первого в мире картографа. Милет был славен еще тем, что здесь жила дева Аспасия, которая довольно долго не выходила замуж, но при этом не оставалась недоступной для своих почитателей, весьма ценивших как ее прелести, так и ее остроумие. Эта гетера создала школу, которая вскоре прославилась настолько, что в нее вступил даже Сократ.

Если бы древние информационные агентства располагали современными средствами связи, Аспасии было бы обеспечено паблисити по крайней мере такое же, как и иранской шахине Сорейе. Дело в том, что в Аспасию влюбился видный государственный деятель того времени Перикл, на свое несчастье незадолго до этого утвердивший закон о том, что мужчины афиняне могут жениться на девушках только чистой расы, то есть на афинянках. Произошел скандал. Перикл пал жертвой собственной страсти и собственного же расистского законодательства. Он был вынужден развестись с законной женой. Вокруг Перикла и Аспасии стал объединяться цвет Афин, нечто вроде античного мозгового треста: поэт и драматург Софокл, историк и путешественник Геродот, философ и математик Анаксагор, архитектор Гипподам, скульптор Фидий, драматурги Эсхил и Еврипид. Афинский свет вращался вокруг «иностранки» Аспасии, Аспасия задавала тон своей новой родине.

Вы опросите, чем же кончилась эта любовная история? Ну, разумеется же, конец ее был счастливым: в 445 году Аспасия и Перикл поженились.

Мозговой трест и номады

Мы уже сказали, что в милетский театр прибывали морем. Но как же это согласуется с данными историков, если сегодня, куда ни глянь, не только моря, но и лужи-то не увидишь? Насколько хватает глаз — кругом равнина. С самой высшей точки амфитеатра, вероятно служившей галеркой, где во время представлений стояли милетские студенты и ремесленники-ткачи, в западном направлении можно увидеть два бугорка, между которыми петляет река.

Это Биюк Мендерес, Большой Мендерес. Древний Майандрос. Из греческого «майандрос» возник «меандр». Так вот, по вине этого самого Меандра сегодня море находится в девяти километрах западнее стен милетского театра. В компенсацию за то, что некогда Атлантический океан поглотил Атлантиду, «Эге Денизи», как турки называют Эгейское море, отступает перед материком и легкомысленно меняет географические сведения о площади континентов. Однако факт остается фактом: Театральный залив сейчас сух как трут, капли воды нет и в Торговом заливе, откуда в свое время суда гордо выплывали в открытое море.

Видением воды сегодня тут может обмануть разве что фата-моргана. Кругом выжженная равнина, которую можно было бы назвать пустыней, если бы не было известно, что это плодородные наносы вьющегося Меандра. Осенью они зазеленеют, и тогда верблюды смогут поправить свои отощавшие бока.

Верблюды не обратили на нас никакого внимания. Онн остались равнодушными даже тогда, когда мы стали фотографировать их с близкого расстояния. Занялись этим мы скорее для того, чтобы как-то сгладить чувство неловкости у Али Яйлы, который, улыбаясь, хотел дать своим женам возможность спокойно уйти в соседний шатер.

Мужчины сразу же приняли нас как своих. Они выбежали на дорогу и повели нас посмотреть их номадские шатры за то, что мы показали им наши домики на колесах и угостили сигаретами. Но, как это обычно бывает у мусульман, дружба кончается на пороге дома, если в нем живут женщины. Можешь интересоваться здоровьем верблюдов, овец, сыновей, но женщин исключи, о них спрашивать неприлично!

Таким образом мы стояли возле верблюдов, расхваливая тощих животных, а тем временем Али распорядился, чтобы женщины ушли. Наконец их шушуканье затихло вдали, и мы смогли войти в шатер. Три столба, на них натянута редкая черпая попона из козьей шерсти, не пропускающей влагу. Ткань спускается с крыши, достигая пола только с двух сторон. С двух других, обращенных на север и восток, вместо стен невысокая оградка из циновок, крыша поднята и оттянута длинными веревками, закрепленными далеко от шатра. Циновками устлан почти целиком и земляной пол. Лишь небольшой кусочек для очага оставлен открытым. В углу два глиняных кувшина с водой, маленький разукрашенный сундучок, на потухшем очаге чайник. У входа навалены в кучу попоны, упряжь для верблюдов, две или три жестяные кастрюли — вот и весь домашний скарб кочевников. К нему можно еще отнести сухие лепешки верблюжьего кизяка, аккуратно сложенные штабелями позади шатра.

По примеру хозяев разуваемся и, скрестив ноги, усаживаемся на циновки вокруг очага. Много ли можно сказать на чехо-турецко-гимнастическом языке! Язык при этом, правда, оказывается самым пассивным участником беседы но сравнению с остальными частями тела, но за полчаса хозяева узнали все, что их интересовало: откуда мы, куда едем, сколько у нас детей и какие они, где Иржи потерял средний палец левой руки.

Али Яйла пригласил соседей полюбоваться, как бережно мы обращаемся с фотоаппаратурой — кисточкой смахиваем с объективов степную пыль, аппараты положили на фланелевую тряпку, чтобы они отдыхали на мягком. Теперь хозяева разрешают нам сфотографировать их. Мы подарили детям игрушки — кланяющихся уточек, заводных мышек. Лед тронулся. Суровые номады ловят мышек в углу шатра, ползают за ними на коленях. Игрушки доставляют им такое же удовольствие, как и их потомству. Они зовут обратно своих женщин и приказывают им угостить чужеземцев верблюжьим молоком и показать, как из козьей шерсти сучат нити и делают из них попоны для шатров.

Мы прощаемся с гостеприимными хозяевами, при этом замечаем, что Али чем-то угнетен, он говорит и говорит по-турецки, упорно стараясь, чтобы мы поняли сказанное им. Наконец по его жестам мы поняли: он хотел бы получить на память снимок, который мы только что сделали.

— Конечно, Али, напиши нам свой адрес, и мы тебе снимок пришлем!

Он растерянно берет предложенные карандаш и блокнот и грустнеет.

Потом кладет то и другое, разводит руками, а свое «йок» сопровождает выразительным рывком подбородка вверх.

Это означало: «Нет, я писать не умею».

Тогда мы сами записали его адрес, а по пути из Милета в Дидимы размышляли о современных шатрах номадов и уютных приенских домах, где были и ванны и бидэ с проточной водой. А также о Фалесе, Гипподаме и Аспасии, о древнем мозговом тресте.

Резиденция его находилась как раз в тех местах, где сегодня кочуют неграмотные номады…

Маленькие колодцы в Дидимах