Луи Ружемон - Приключения Ружемона Страница 55

В одном месте, в западной части Австралии, я набрел на громадный кварц, столь Богатый золотом, что его можно было принять за сплошной слиток самородного золота. Я показал его Ямбе и сказал, что люди в моей стране готовы были бы отправиться на край света и перенести всевозможные трудности и лишения, чтобы добыть вот этот металл, но подобное предположение показалось Ямбе очень забавным, и она подумала, что я шучу. Кстати, упомяну здесь, что в некоторых местностях туземцы привешивали к своим копьям для тяжести куски чистого золота. Золотые зерна я встречал только у берегов быстрых рек и заливчиков, и то только во время или после сильного ливня. Кроме того, в здешних горах попадались местами в малом, местами — в большом количестве превосходные опалы. Я вздумал было украшать этими чудными камнями головки своих копьев, но оказалось, что они слишком легки и хрупки для такого употребления.

Заговорив о копьях, я скажу, кстати, что здесь я видел каменоломню, из которой добывался камень для изготовления всякого рода оружия. Каменоломня эта была хорошо разработана и, что нетрудно себе представить, являлась весьма ценным приобретением для того племени, на земле которого она находилась. Туземцы со всех концов, часто даже из очень далеких стран, стекались сюда и выменивали этот камень на раковины и другие украшения, каких местные жители не имели. Этот камень, род кремня, отличавшийся чрезвычайной твердостью, можно было обточить очень остро, причем конец не обламывался, — эти-то качества камня и придавали ему такую ценность в глазах туземцев.

Способ добывания этого камня, надо сказать, очень любопытен: туземцы раскладывают на камне костры и, раскалив его докрасна, льют на него воду то в малом, то в большом количестве, но так искусно и ловко, что камень растрескивается в нужном направлении на желаемые части.

Во многих горных скалистых местах каменная гряда была, очевидно, очень Богата разными минеральными сокровищами, но я, признаюсь, не давал себе труда изучать их. Местами золотоносный кварц являлся для нас чистым проклятием, потому что вся дорога наша была усеяна острыми голышами кварца и шифера, благодаря чему каждый шаг являлся для нас нестерпимою мукой. Эта страна конгломератов почти непроходима, особенно для верблюдов.

Между прочим, я нашел случайно самородок чистого золота, весом в несколько фунтов; он имел в длину около трех или четырех дюймов и более дюйма в толщину. Этот слиток я положил на обрубок дерева и разбивал его камнем до тех пор, пока он не обратился в тонкую пластинку, которую я мог свернуть пальцем, как хотел, и тогда я изготовил из него обруч в виде сетки для волос Ямбы. Этот головной убор она носила затем в продолжение многих лет. Мы были уже около девяти месяцев в глуши, когда случилось вдруг одно событие, совершенно изменившее все мои планы и намерения. Мы проходили бесплодной холмистой местностью, где, кроме сыпучего песка, терновника и изредка жалких, заморенных пальм, не было ничего. По пути нас встретило человек восемь туземцев; все они были молодые, сильные, здоровые парни, отправлявшиеся в какую-то экспедицию частного характера; так как и они шли на юг, то ради компании мы пошли вместе и хорошо сделали, потому что без них мы, вероятно, погибли бы от полнейшего отсутствия воды. А эти дикари умели как-то находить ее. Я заметил, что они постоянно разыскивали выбоины почвы под известного рода пальмами и затем принимались рыть руками и палками яму, причем каждый раз находили воду на более или менее незначительной глубине.

Однажды мы только что стали спускаться с вершины небольшого холма, как вдруг я увидел в нескольких сотнях шагах расстояния впереди себя, в долине, четырех белых всадников! Если не ошибаюсь, они имели при себе еще несколько запасных лошадей, но я смотрел только на всадников и видел только их одних. Они носили обычную одежду австралийцев: большие сомбреро (шляпы), фланелевые рубашки и грязные белые брюки, заправленные в сапоги. Я хорошо помню, что они медленно плелись по дороге, очевидно, кони их были сильно утомлены — и вот, еще раз мое непреодолимое волнение при виде белых людей погубило все дело.

«Наконец-то, наконец-то цивилизация!» — воскликнул я и с обычным воинственным криком чернокожих туземцев, как безумный, кинулся вперед, крича до хрипоты, размахивая своим громадным самострелом, с развевающимися по ветру волосами и почти нисколько не отличаясь цветом кожи от настоящих дикарей. Как потом оказалось, — и это было вполне естественно, — все остальные мои спутники бежали за мной следом с тем же угрожающим видом, так как они думали, что я желал истребить этих белых. Конечно, видя такого рода демонстрацию, всадники приняли ее за проявление враждебных к ним отношений туземцев и, вскинув ружья, дали залп. Лошади, напуганные выстрелами и нашим неистовым криком, шарахнулись в сторону; некоторые даже взвились на дыбы и тем только еще более увеличили общий переполох. Шум выстрелов и свист пуль заставили меня очнуться, и хотя я не был ранен, но из чувства самосохранения быстро кинулся на землю и спрятался в высокой густой траве; моему примеру тотчас же последовали Ямба и все остальные.

Тогда точно луч молнии осветил мне всю нелепость моего поведения, и я готов был снова вскочить на ноги и бежать догонять их уже один, чтобы изложить им смиренно мою просьбу, но Ямба удержала меня от этого, уверяя, что это значит идти на верную смерть.

Как только всадники увидели, что мы скрылись в траве, они поспешно повернули своих коней и поскакали по направлению к югу, тогда как раньше, если я не ошибаюсь, они ехали на запад. Мы же, как только немного очнулись от страха, направились к ряду холмов, тянувшихся к югу; здесь мы расстались с нашими чернокожими попутчиками, которые пошли к юго-западу, тогда как мы продолжали свой путь к югу.

Чувство неизъяснимого бешенства, бессильной злобы, ненависти и безумного отчаяния овладели мною после того, как белые скрылись из виду. Как видно, в глазах каждого белого я был каким-то отверженным парией, и рука каждого из них всякий раз подымалась на меня.

Разочарование за разочарованием с одной стороны и постоянные увещания Ямбы и ее единомышленников, относившихся ко мне с такой любовью и радушием, мало-помалу примиряли меня с жизнью среди дикарей, и в душу мою медленно стала прокрадываться мысль, что мне никогда не удастся вернуться в цивилизованный мир, а потому следует покориться своей участи и остаться там, где я был. С неизъяснимой горечью я думал о том, что должен вернуться к тем племенам чернокожих туземцев, которые живут в горах, где мы уже гостили некоторое время, и поселиться с ними там, где среди диких неприступных гор мы будем в безопасности от этих безжалостных, жестоких белых людей и их смертоносного оружия. И я, действительно, пошел обратно в сопровождении верной Ямбы и неразлучного Бруно. Мы не пошли прямо на север, как надо было полагать, судя по нашему намерению поселиться где-нибудь в горах, если не навсегда, то уж во всяком случае на наступающую зиму. Зимовать там, где мы находились в данный момент, было немыслимо, во-первых, потому что здесь было слишком холодно, а во-вторых, потому что Ямба здесь лишь с большим трудом находила коренья, да и животными страна эта была не Богата.