Максимилиан Кравков - Зашифрованный план (Повести, рассказы) Страница 56

Приходит хозяйка — Матрена Ивановна.

— Вы бы, товарищи, — говорит, — потише? А то коровам спать не даете!

Толстущая. Кругом обойди, и ночь прошла. Вот какая.

И тут замечаю я старичка.

Пришипился в уголок. С холоду иль с похмелья трясет головой, голодными глазами на нас глядит. Незнакомый старичок и древний.

Толкаю я локтем Ивана Мироныча — надо бы, говорю, пригласить!

— А что же? — отвечает. — Гулять, так всем! Иди-ка сюда, почтенный!

Старичок подошел, ни жив и ни мертв стоит, словно счастью своему не верит.

Наливает ему Иван Мироныч стакан — кушай! Поморщился, приложился, тянул, тянул, выпил.

— А теперь, — говорю, — садись, будешь гостем. Можешь даже чего-нибудь съесть.

Старик от еды отказался. Почали мы еще четвертуху и опять старику — бокал. Угостился он, да как заплачет! В голос.

— Милые вы мои, — говорит, — перед смертью утешили! Век не забуду…

И начал расспрашивать, кто мы такие да куда собрались. Жалеет:

— Был бы я помоложе, пошел бы с вами.

Куда же идти — ему лет, может быть, сто или больше. Маленький, гнутый, как червяк сушеный.

— Бергал я, родные мои, — говорит. — Нашими кровью да потом все россыпи здешние крещены!

Уважительно эти слова принимаем, даже Ванька, на что жеребец — морда с котел, и тот не гогочет.

— Сочувствуем, — говорю. — старичок. Выпей еще!

— Нет, соколики, этот стакан я на утро оставлю. Но за ласку я вам отплачу. Послушайте моего совета. Прошу вас. Идите вы, милые, на Могильный ключ. Что в Чару впадает.

Будет при устье скала. Верхушка у ней, точно конская голова. Пройдите еще с версту и смотрите по правую руку. Выйдет обширный увал и будет на нем красная осыпь. Глина наружу вышла.

Раскопаете этот обвал и объявится штольня. Наша бергальская штольня. Сами закрыли ее, когда крепостное право сменили, а нас в кабалу к арендаторам сдали. Выбили, помню, передние крепи, и села штольня. Но стоит до сих пор в горе, и никто про нее не знает.

Теперь самое главное примечайте! Пройдете вы штольней девять огнив. И будет у вас налево свороток — штрек. Отсчитайте от входа четвертый венец и шарьте вверху на толстой крепи. И отыщете там золотой самородок…

Я его выкопал и туда схоронил. Как следует сам не видел. Надсмотрщик близко вертелся. Но помню, что был он с ладонь и большого веса… Вот, соколики, моя благодарность!

Ослабел старичок наш, умолк, и на сон его потянуло.

Раскрыли мы рты, друг на друга уставились! И хмель весь вышел.

Иван Мироныч, рисковая голова, любил такие штуки.

— А что, ребята? Зайдем на Могильный?

— Пошто не зайти! Всего полтораста верст крюку…

Эх, и артель же у нас была! Пять человек, но — духи!

Все приискатели как один. Кто с Алдана, кто с Лены, а самый старший годами Дементий Никитич по Зее работал и даже в китайской земле золото добывал. Ну, и виды, понятно, всякие видели.

Трое из нас при хозяевах еще лямку тянули, а двое — Ванюшка да Яков — к нашему времени подросли.

Народ мы свободный. Ни кола, ни двора — и везде мы дома. Перед походом зашли в контору. Председатель рудкома — мужик, свой в доску, смеется.

— Куда собрались, бродяжня? Не сидится на месте!

С управляющим пошумели. Он договор нам предлагает: вот столько-то грамм на бочку!

Поглядел Иван Мироныч:

— Ловко ли, — говорит, — такую программу на себя принимать? Пиши уж вдвое! И надеемся, что процент какой-то на аэроплан принесем!

Управляющий поглядел, достал ярлычок.

— Иди, — говорит, — сатана, в амбар и получишь там банку спирта.

Вот вчера и пили.

Вышли в тайгу — благодать! За зиму соскучились, по домам насиделись.

А сейчас весна да солнце, птицы поют, кое-где снежок по низинкам остался.

Конь у нас вьючный. На нем инструмент, провиант, одежда. У меня за плечами винтовка, за спиной мешок, мало что не в два пуда! А идешь легко и ног под собой не чуешь.

К вечеру выбрались на колбище. Полянка широкая — толстой зеленой колбой обросла. Сладкая, вкусная, сочная- с хлебом, так что твое сало!

У Мироныча компас. Прищурится своим глазом, помолчит и ладонью дорогу разрежет — вот куда надо идти!

Где попало, там и ночуем. Живо балаган смастерим, костер натащим — сушись, ребята!

Приходим утром к реке. Трава прошлогодняя полегла, желтеет, как волчья шкура. Текут по буграм ручейки, огоньки расцветают, голубые пострелы — первые цветочки. Журавли за рекою кричат, будто кто на рожках играет. Поет у меня от этого крика сердце!

Речка крутая. Плещет волной, только брызги стреляют. Пена да глубь — никакого броду! Ну, да и мы упрямы. Трое — за топоры, двое — за удочки.

Выбрали пихту у самого берега — айда рубить. Звякнет да звякнет топор, выкусывает щепки. Хорошо поразмяться со сна и утром.

Грянуло дерево поперек — вот тебе мост, проходи. А лошадь — сплавом.

Ванька тайменя успел зацепить. В руку длиной, да жирный, виляет кольцом на солнце. Разве это не жизнь?!

На пятые сутки все-таки усталь свое берет. Но опять же к месту подходим.

Присмотрелся Иван Мироныч к хребту.

— Вон, — говорит, — вершинка! Синяя да с двумя горбами. Под нею Чара!

Толкнул я Ванюху локтем — держись, браток, недалеко.

Переваливаем мы к реке, идем и на горы дивимся. Невиданной они высоты и снежными колпаками в синее небо колют.

Водопады гремят. По ущельям, как в трубах, слышно.

Глядим — скала обрывом из леса пала. Камень на самом гребне у ней — и впрямь будто конская голова. И ноздри раздула, и грива дыбом!

— Не обманул, — беседуем, — старичок. Это и есть Могильный! Узкий ключишка, да дикий, глухой.

Свернули. У каждого сердце стучит — подходим! Шагаем гуськом, один за одним как волки на промысле. Задний лошадь ведет в поводу. Разглядываем каждую мелочь, потому что никто здесь до этого не был.

И вот на обед становится солнце, и кричит передовой Ванюха:

— Увал, ребята!

Верно, пологим лбом опускается в ключ гора. И ложбина в ней красная будто кровью полита. Должно быть, цветная глина. Ну, в точности все, как рассказывал старичок!

Только к ложбине подходим, вдруг выскакивает из-за кедра марал. То ли людей никогда не видел, но опнулся — примерз на месте. Рога, как береза, — красавец бык!

Я было за ружье, а меня Дементий Никитич за руку:

— Не годится стрелять, — говорит, — товарищ. Это счастье наше!

Разобрался марал, расчухал, как поддаст через куст, птицею перелетел и веточки не затронул!

Порадовались мы началу.

Первым делом — осматривать гору. Разбрелись, полазили, поглядели. Видим, гора оползла. Если и был какой-нибудь след от прежних работ, так за долгие годы совсем в ничтожность пришел. Только и отыскали, что старую порубку. Погнили пеньки, но все-таки видно, что их топором рубили. Вот и вся память о человеке. Кругом трущоба, глушь, одному зверью раздолье.