Светлые воды Тыми - Семён Михайлович Бытовой Страница 57

перевал ходить — денег не надо. Ходи — думай, отдыхай — тоже думай. Кушать, чего надо, в тайге найдем. Медведя убить можно. Сохатого можно. Рыбу ловить то же самое можно. Кушай чего хочешь. Где надо — тропкой пойдем, реку встретим — из тополя ульмагду выдолбим. Верно, долго ходить придется. Пока молодой месяц народится и вырастет большая луна, меньше полдороги позади останется.

Никто не стал возражать.

Делегаты решили взять с собой продуктов на три дня. А в стойбище Хуту-Датту, где жили орочи родов Еменка, Пунадинка и Хутунка, запастись всем необходимым до горного перевала. Дальше, за сопками, хоть и нет орочских стойбищ, зато речек, богатых рыбой, течет немало. Нынче как раз таймень и красноперка идут. Прокормятся. Была бы только мука для лепешек. Ну, и табаку, конечно, захватить надо впрок, а то без курева заскучаешь.

«Ничего, — думал Намунка, — только бы рассказать получше про письмо, что Кирюшка писал капитану Арсеньеву, да про ответ, что получили недавно. Худо, конечно, что и в Хуту-Датту нет человека, который бы с бумагой поговорил. Да что поделаешь! Не будешь с собой Кирюшку возить. У него своих дел много, а нога всего одна. Хромой. Спасибо Кирюшке, что в Уську редко-редко когда заглянет, расскажет кое-чего, добрый совет орочам даст…»

Когда все уже было готово, чтобы делегатам отправиться в путь-дорогу, вспомнили, что Ефросинья Ауканка не принесла меховые унты для подарка Арсеньеву. Послали к Ефросинье Тихона. Он застал мастерицу за работой. Юноша напустился было на старуху, но та только глянула на него и ничего не сказала. Унты уже были готовы. Осталось вышить красными нитками узор на синей сатиновой кайме. Но Ефросинья, как показалось Тихону, не торопилась.

— Люди на берегу ждут, уже ульмагду на воду столкнули, а ты, мамача[13], все возишься почему-то, — в сердцах сказал Тихон.

— Мало понимаешь, хитэ[14], — сквозь зубы, державшие трубку, процедила Ауканка. — Кому унты шью, знаешь?

— Почему не знаю — капитану Арсеньеву, — обескураженный вопросом старухи, ответил Тихон. — Ведь и я в город еду…

— Тогда не подгоняй. Надо шить ему, чтоб каждая стежка как живая была…

Хотя Тихону казалось, что слишком медленно ходит под пальцами Ефросиньи иголка с ниткой, он видел, однако, что после нескольких стежков в самом деле возникают чудесные рисунки, полные живого смысла. Вот на сатине появилась крохотная рыбка-хариус, потом лодочка-оморочка, за ней — острога с двумя развилками, а вот те три красные черточки, наверно, изображают речку. И юноша понял, что мамача не просто расшивает пестрыми нитками синюю канву, а будто рассказывает без слов одну из орочских сказок. И не стал торопить бабушку.

Часа через два Ефросинья Ауканка принесла унты. Александр Намунка взял их у нее, внимательно осмотрел, погладил ладонью по мягкому меху и, очень довольный, спрятал унты в кожаный мешок.

— Ай-я кули[15], мамача! — похвалил Намунка. — Скажу капитану Арсеньеву, что ты сшила их.

Провожали делегатов всем стойбищем. Даже шаман пришел на берег. Стоял поодаль, прислонившись к стволу каменной березы, и молчал.

Весь день плыли вверх по Тумнину и только на закате, чтобы сократить путь, свернули в узкую протоку. Устроили на берегу, в камышах, короткий привал. Не разведя костра, наскоро подкрепились пресными лепешками с юколой и двинулись дальше, чтобы успеть до темноты в Хуту-Датту.

Первым увидел бат с орочами из Уськи Филарет Пунадинка. Он в это время рыбачил с оморочки. Еще издали узнав Александра Намунку, отложил острогу, схватил весло и погнал оморочку навстречу бату.

— Ай-я гини[16], гости едут! — закричал Пунадинка. — Сородэ![17]

— Сородэ! — ответил Намунка.

Когда лодки сблизились, орочи в знак уважения друг к другу обменялись трубками.

Стойбище Хуту-Датту раза в три меньше Уськи. Десятка полтора шалашей-развалюшек с односкатными крышами, поросшими бурьяном, стоят вразброс по обоим берегам небольшой быстрой протоки. Ближе к лесу высятся на тонких сваях амбары, где орочи прячут продукты, шкуры пушных зверей, чтобы они уцелели осенью и весной во время большой воды.

Три поредевших орочских рода обосновались в Хуту-Датту лет пять тому назад и с тех пор живут оседло. Они породнились между собой, сообща охотятся, сообща ловят рыбу. Поэтому и живут лучше. В позапрошлую зиму, правда, когда в самую пору охоты на белок две недели бушевала пурга и люди отсиживались в шалашах, трудно жить было. Приходилось брать продукты у скупщиков в долг, а те такую заломили цену на муку, соль и порох, что орочи вот уже вторую зиму никак не расплатятся…

Весть о приезде делегатов из Уськи мгновенно разнеслась по стойбищу. Еще никто не знал, зачем приехали они, но десятки лодок с мужчинами, женщинами, детьми быстро переправились на левый берег протоки, где в тени старых сосен стоял большой шалаш Филарета Пунадинки.

Столько туда набилось народу, что негде было присесть. Стояли. Дым от трубок, которые курили все без исключения, до отказа наполнил шалаш — дышать невозможно.

Женщин сюда не пускали. Двух своих жен Филарет выгнал на улицу, и они сидели на траве, курили, прислушиваясь к разговору мужчин.

Время от времени то одна, то другая встанет, подойдет к костру, где в чугунном котле варилось мясо, подбросит немного валежника в огонь и бежит на свое место.

В этот вечер не до сна было и ребятишкам. Кто сидел на крыше, кто взобрался на дерево. Один мальчуган даже заснул на березе и во сне свалился с нее в колючий шиповник. Но никто не обратил на это внимания.

Вскоре пришел шаман, тощий, узкогрудый старик с острой седенькой бороденкой. Перед ним расступились, дали ему пройти к очагу. Он сел, подобрал ноги, потеребил длинными пальцами бороденку и, когда Пунадинка коротко рассказал, зачем собрались люди, потребовал, чтобы ему показали письмо Арсеньева. Но Тихон Акунка, у которого письмо было зашито глубоко в кармане узких штанов, и не думал доставать его оттуда. Зачем шаману письмо, если он так же неграмотен, как и все орочи.

Шаман снова потребовал. Тогда Тихон взорвался. Протиснулся поближе к старику и бросил ему в лицо:

— Зачем бумага тебе? Ты все равно поговорить с ней не можешь!

Шаман посмотрел на юношу злыми глазами.

— Щенок ты!

— Пускай щенок, а бумаги не дам!

— Тихон! — испуганно вскрикнул Александр Намунка. Меньше всего ему хотелось, чтобы из-за пустяка возникла ссора с хутинскими орочами, от которых ждали помощи. —