Николай Шпанов - Край земли Страница 58

Ярко раскрашенные черными и белыми полосами знаки высотою около пятнадцати метров были отлично видны с воды и могли теперь служить надежными створами для прохода этой частью пролива, делающего здесь резкий поворот.

Покончив со знаками, «Таймыр» немедленно снялся с якоря и пошел к Баренцову морю.

Погода сегодня на славу, и на палубе днем впору принимать солнечные ванны.

К вечеру мы подходим к Поморской губе совершенно гладкой водой.

Едва показалась за изгибом Поморская, кто-то крикнул с верхнего мостика:

– Николай Николаевич, ваша «Новая Земля» здесь стоит.

Я стремглав бросился на мостик. Действительно, в бинокль на глади Поморской губы была видна небольшая белая шхуна. Однако при внимательном рассмотрении я увидел, что очертания ее немного отличались от очертаний «Новой Земли» и, повидимому, она была меньше. Так оно и оказалось. Подойдя ближе, мы узнали бот «Зарницу», принадлежащий Институту изучения севера.

На стеньге «Зарницы» при нашем приближении взвилось несколько цветистых сигнальных флагов. Это было совершенно необычно для нынешних условий плавания, особенно здесь, где пользовались для разговора радиопередачей даже в тех случаях, когда можно было просто перекликаться с борта на борт. Неожиданность была настолько велика, что у нас никто не мог прочесть сигнала «Зарницы», а капитан так даже и выругался:

– Какой шорт им ната? Фасон тавить встумали.

С трудом установили, что речь идет о том, что «Зарница» потеряла радиосвязь. При ближайшем знакомстве с экипажем «Зарницы» выяснилось, что несчастный бот попал как раз в тот шторм, от которого мы отстаивались около Шумилихи. «Зарницу» шторм застал в Баренцевом море. Ее так нещадно стало трепать, что пришлось искать защиты у берегов. Но и тут ей долго не удавалось войти в пролив и укрыться в Поморской губе. В результате у нее оказалась сорванной антенна протянутая между стеньгами высоких стройных мачт, и утащило с палубы принайтовленные там бочки с моторным маслом.

В становище Поморской мы были встречены старыми знакомыми – Князевым и самоедами. Моториста и части промышленников не было налицо – они ушли на Карскую сторону. Оказывается, «Новая Земля» в прошлый раз не смогла пройти во льдах к зимовью артели, заброшенному южнее бухты Брандта с несколькими промышленниками, и не забросила им таким образом продовольствия. Им грозила голодовка. Было мало вероятно, что моторному катеру артели удастся пробраться сквозь льды и выручить своих голодающих членов. Меня заинтересовала судьба этих несчастных в том случае, если катер до них все-таки не дойдет (так оно потом и оказалось).

– Ну, а если катер все-таки не дойдет?

– Ну, поголодают.

– Так ведь этак можно и ноги протянуть?

– Ну, ноги-то не протянут, а победовать победуют. Морзверя так или иначе добудут. Значит, нехватка будет только в муке, чае и сахаре… Главное, хлеб, конечно, и соль. Вот плохо, если соли у них нет.

– Цынгу наживут?

– Может, и наживут.

– Ну, а как же они все-таки получат соль и хлеб?

– Приедут.

– Катер не пройдет, а они на тузике приедут?

– Зачем на тузике, а энти-то рысаки им на што дадены? '

И говоривший указал на мчавшуюся к нам стаю мохнатых псов.

Снабдив «Зарницу» моторным маслом и приняв целую кипу радиограмм, мы покинули Поморскую губу.

В эту ночь погода стала сильно портиться. Выйдя в открытое море, мы сразу почувствовали его ласковый отеческий прием. Как крошечная былинка, стал раскачиваться «Таймыр» на мерно вздымающейся упругой груди океана. С запада в атаку на нас помчались полчища белых пенистых гребней. Разбиваясь о стальной борт «Таймыра», беляки исчезали, уступая место новым участникам непрестанного штурма. А штурм усиливался час от часу. Море начинало реветь под всхлипывание и завывание ветра, заранее оплакивающего страдания попавших в объятия океана мореплавателей.

Положению пассажиров «Таймыра» в большую волну действительно нельзя позавидовать. Несмотря на значительное водоизмещение судна, оно отличается совершенно исключительной валкостью. Особенно чувствительно оно к боковой качке. Причиной тому – плавные ледовые обводы корпуса, скопированные строителями с лучших образцов полярных кораблей; кроме того, у «Таймыра» совершенно отсутствует килеватость днища, из-за чего он реагирует на бортовую качку особенно чувствительно.

Страдания пассажиров только еще начались, крен судна не превышал пятнадцати градусов, а кое-кто из матшарцев уже плашмя лежал в своих койках, не будучи в состоянии выйти из каюты.

Сквозь сон мне слышно, как в шкапах начинает постукивать и время от времени чувствуются удары головой в переборку, когда судно ложится на мой борт. По палубе что-то мерно катается взад и вперед. Но спать под это постукивание, позванивание и размерные качания корабля только лучше. Даже ничего не снится.

Весь следующий день кое-кто из нас сидел на удвоенной порции за счет тех членов кают-компании из числа матшарцев, которые не способны были принимать пищу. Некоторые из них просто лежали в растяжку на своих койках, изредка поднимаясь только, для того, чтобы стремглав пронестись через кают-компанию к гальюну; в такие моменты их лица приближались по цвету к окраске сукна на старорежимных судейских столах; в глазах появлялось выражение неизбывной тоски, щеки неестественно раздувались.

В стонах ветра, грохоте волн и нервном раскачивании судна прошел серый день и свинцово-темная, но все еще не настоящая, не черная ночь. За переборкой время от времени тихо постанывал кто-то из страдальцев, а на диване сладко храпел Шведе, выставив из-под одеяла под действие неистово захлестывающих в иллюминатор порывов холодного ветра непечатную часть спины.

К полудню 30 августа «погоды» как не бывало. Снова море приветливо рябит небольшими барашками. С голубого неба ярко улыбается солнце, изредка прикрывающееся вуалью легких, призрачных, как распушенное страусовое перо, страусов.

Мы подходим к Малым Кармакулам. Мимо нас проходят серые каменистые массивы шести островов Кармакульских, прикрывающих подход к Кармакулам. На всех заметных мысах возвышаются массивные, сложенные из камня гурии. Эти хорошо видимые издалека знаки – старые, но надежные хранители памяти о многих десятках безвестных матросских рук, втаскивавших камни на отвесные кручи диких скал. Эти высокие каменные конусы носят имена Гагарина, Энгельгарда и других беззаветных пионеров гидрографического исследования нашего далекого севера. Обветренные, шершавые серые камни – память о старших братьях нашего «Таймыра», представителя славных времен русской борьбы за познание Северного Ледовитого океана.