Пьер Лоти - Остров Рапа-Нуи Страница 6

Вслед за этим мы возвращаемся к бухте, хорошо уже знакомой, где лежать тростниковые жилища; я начинаю разгуливать между ними, как человек, к которому уже привыкли, но не так торжественно, как вчера, а окруженный только маленькой группой, своими личными друзьями. Попадающееся мне навстречу дикари довольствуются тем, что берут меня за руку или, сделав мне дружеский привет, продолжают идти далее.

«Ja ora na, taio!» (здравствуй, друг!), — говорит мне жена начальника и его дочь; они заняты вырыванием в поле нежных пататов. Начальник принял меня в пещере, смежной с его жилищем; здесь, сидя на корточках, сложив руки на коленях, посинелых от татуировки, он проводит свою жизнь; несмотря на крайне кроткий взгляд, он поражает своей страшной внешностью, своим темно-синим, полосатым лицом, длинными волосами, крупными зубами и привычкой к неподвижности в звериной позе. Мне кажется, что я его больше не интересую, и потому сокращаю свой визит.

Желая увезти с собой один из головных уборов с черными перьями, в метр шириной, какие я видел на головах некоторых незнакомых мне личностей, я открываю это свое желание Хуге, так как он лучше других островитян понимает мою речь, и мы вместе отправляемся на розыски. Он вводит меня во многие хижины; в них мы застаем людей, сидящих на корточках, неподвижных, точно мумии; сначала они, как будто, не замечают моего присутствия; одного из них мы видели за делом: он вырывал из людской челюсти зубы, чтобы вставить эмалевые глаза своему идолу. Под кровлей его дома были большие венки из перьев, но старик спрашивал за них безумную цену: мои белые холщовые панталоны и гардемаринскую тужурку с золотыми галунами, — совсем новую, так как старую я продал вчера. Это очень дорого и от покупки приходится отказаться. Хуга, видя мое разочарование, предлагает мне сегодня вечером поправить имеющийся у него старый и немного испорченный убор и уступить за него панталоны; я соглашаюсь.

Теперь нужно зайти к старому датскому Робинзону и нанести ему вчера обещанный визит.

Сердце сжимается при приближении к этому домику с подобием веранды, с подобием садика, где виднеется несколько тощих растений, семена для которых хозяин должен был привезти с собой. Какое страшное наказание для этого человека — жизнь среди почти пустынной страны, без единого деревца, даже без клочка зелени, который мог бы потешить взор. И ко всей этой безнадежной тоске, страху перед болезнями, смертью — прибавьте полнейшую невозможность сообщения с остальным миром.

— «Он с зарей уехал на охоту за кроликами», — объяснила нам с тысячей извинений и просьб все-таки зайти его тайная супруга-туземка. Молодая, но уже поблекшая, она, без сомнения, большая щеголиха на острове: сегодня утром она одета в желтую кисейную тунику и красный шерстяной плед, перекинутый через плечо наподобие плаща. Она предлагает нам свежей и чистой воды, это — редкий презент, так как на Рапа-Нуи нет ни одного источника; туземцы собирают воду во время дождя и сохраняют ее в ямах, где она быстро портится, или разыскивают ее на дне кратеров и в быстро высыхающих лужах. Какая бедность и какая тоска в этом уединенном жилище! Подумать страшно, что этому человеку невозможно добыть себе чего-нибудь другого, лучшего по той простой причине, что кругом нигде и ничего нет. В другом месте пустынники, затворники, если им станет скучно, могут выйти и позвать к себе на помощь кого-нибудь; но этот… леденеет душа, как подумаешь, что значат для него дождливые сумерки, ночь в дурную погоду, вечерняя зимняя пора… Мы не решаемся злоупотреблять гостеприимством доброй хозяйки, так как это могло бы неприятно кончиться и для меня, и для моего товарища, и даже для нас обоих: к часу отдыха наших гребцов (10 ч.) мы решили возвратиться на берег, где с утра уже начались приготовления к похищению статуи; адмирал полагал, что сегодня сделать это удобнее, чем когда-нибудь в другое время, а затем мы отплываем в Океанию. В полдень экспедиция за большим идолом была совсем готова. В шлюпке привезли огромные «тали», нечто вроде импровизированной телеги, — и сотню матросов, в сопровождении лейтенанта фрегата… Я, увы! — поставлен дежурным на борту и с грустью смотрю на всю эту удаляющуюся толпу. В последнюю минуту адмирал, у которого я состою старшим гардемарином, подзывает меня к своему мостику. Он решается отложить мой дежурный день под тем условием, что я принесу ему точный эскиз теперешнего «мараи». Удивительно, как пригодилось мне во время моего путешествия уменье рисовать! Благодаря ему, я получил возможность поехать вместе с другими; я с радостью прыгаю в шлюпку, донельзя нагруженную народом; матросы имеют такой радостный вид, точно едут на праздник.

Татуировки жены вождя.

Тяжело нагруженная шлюпка с трудом переезжает по новому фарватеру рифов и причаливаете в бухте, значительно ближе к «мараи». Мы приехали все разом, а теперь, ввиду обратного путешествия, в нас зарождается естественная боязнь, так как к нам прибавится еще вес идола, и весьма вероятно, чтобы перевезти сотню матросов, нам придется сделать два рейса. Туземцы массой столпились на берегу и издают пронзительные крики, радуясь вашему приезду. Еще со вчерашнего дня между ними распространилась новая весть о похищении статуи, и они со всех сторон сбежались смотреть на нашу работу; пришли даже те, которые живут на другой стороне острова, в Перузе; мы видим много новых лиц.

Лейтенант, командующий экипажем шлюпки, сохраняет полный порядок, так что сто матросов идут по направлению к «мараи» в рядах и в ногу; горн возвещает о походе; никогда не слыханная здесь музыка приводит все население в неописанный восторг; порядок оказывается трудно поддерживать среди матросов, окруженных красивыми, полунагими девушками, которые вокруг них прыгают и резвятся. Сохранять же дисциплину среди «мараи» нет никакой возможности; начинается безумное смешение матросов с татуированными телами, неистовые движения и возня; все задевают друг друга, теснятся, поют, ревут и пляшут. Через час от ударов ломов и рычагов все пришло в беспорядок: статуи образовали еще больший хаос, еще больше пострадали, и решить, которую из них выбрать, оказалось делом весьма затруднительным. Одна, менее тяжелая и менее пострадавшая, лежит вниз головой, носом в землю; лица ее не видно и, чтобы увидеть, нужно ее перевернуть. Она поддается действию рычагов, с криком приводимых в движение, медленно перевертывается и с глухим шумом падает на спину. И перевертывание и падение ее дают сигнал к новому, более бешеному танцу и более громкому крику. Двадцать человек дикарей вскакивают ей на живот и скачут на нем, точно бешеные. Почивающие под своими могильными курганами древние мертвецы никогда не слыхали еще подобного содома, если не считать того момента, когда статуи, потревоженные землетрясением или просто от ветхости, потеряв равновесие, падали одна за другой в траву. Статуя, которую мы собираемся увезти, должно быть, упала последней; одна громадная голова ее весит четыре-пять тони. Прежде всего мы решаем отделить голову от шеи. К счастью, она сделана из камня вулканической породы, довольно рыхлого, и пилы действуют удачно, хотя и издают при этом крайне неприятные звуки.