Антон Кротов - 200 дней на юг (2001) Страница 60

Дома здесь строят повсюду. Двумя методами. Первый — самый простой: из палок связывается сетчатый каркас дома, потом стены обмазываются глиной, а крыша — уж как получится, или соломенная, или железная. Второй метод для людей обстоятельных. В каждой деревне есть мини-кирпичный завод. Ручной. То есть люди сами месят глину и делают из неё множество кирпичей, которые равномерно сохнут и мокнут под солнцем и под дождями. Когда количество солнца в кирпичах превысит количество дождя, эти кирпичи складывают в длинные и высокие печи, внизу которых — отверстия для подкладывания дров. Эти печи снаружи обмазывают глиной и собирают очень много сушняка по окрестным лесам. Потом в печи разводят огонь и топят целый день и целую ночь, а может быть, и дольше, пока не кончатся дрова. Потом эту печь разбирают и получают множество красно-чёрных кирпичей, неравномерно обожжённых. Из них и стоят дома, промазывая обычной глиной, и нацепляют железную крышу. Методика трудная, но доступная каждому, у кого есть время, трудолюбие и глина.

Я шёл по дороге, рассматривал придорожные деревни, фотографировал дома и растительность, время от времени меня подбирали машины. Вот опять стоит "заправочный чайный пункт", и его хозяин, видя меня идущего, зовёт:

— Карибу! чай!

Угостили чаем и плюшкой. Несмотря на то, что на стене был написан даже прайс-лист на услуги харчевни, они оказались для меня бесплатными. Я поблагодарил хозяина и пошёл дальше.

Вскоре меня подобрал грузовик, едущий очень далеко — в Сонгеа. Но он оказался корыстен. Я ехал в кабине. Через несколько километров, в деревне Масаси водитель на ломанном английском произнёс:

— I give me my money! (Я дам мне мои деньги!)

Я отказался и, когда машина остановилась, в знак протеста вылез из кабины, продолжил путь пешком. Грузовик остался стоять, но вскоре догнал и остановился возле меня.

— I give me half of my money! (Я дам мне половину от моих денег!)

Интересно, какую же сумму он имеет ввиду? я предпочёл не выяснять и опять ушёл. Через три минуты сзади опять послышался шум грузовика, и водитель махнул мне рукой: раз бесплатно, залезай, мол, в кузов! Я и не думал, что в его кузове окажется столько пассажиров; а там их было немало. На мешках с цементом ехали танзанийцы и тяжеленная (килограммов семьдесят) инвалидная коляска. На коляске были наклейки: "Don't drink and drive" (не пейте за рулём) и "High speed kills" (высокая скорость убивает). Было очень смешно увидеть такие наклейки (обычно встречающиеся на машинах) на инвалидной коляске. На коляске восседал человек, совершенно не инвалид, вероятно он просто перевозил эту коляску из одной деревни в другую. В кузове работал и билетёр, с меткой «С», выжженной на кудрявом затылке. Интересно, что это означает? Вдоль дороги попадались большие валуны, по типу карельских, дорога из асфальтовой превратилась в пыльную грунтовую, мосты встречались деревянные, а также бетонные, но с дырками, пассажиры из кузова вылезали и залезали вновь, на одной из стоянок водитель позвал меня в кабину, где сидело уже шестеро, включая толстую женщину. В таком тесном коллективе мы и прибыли, уже в темноте ночи, в городок Тундуру. Здесь водитель собирался ночевать, и я был не прочь сделать то же.

* * *

Городок Тундуру был весьма невелик. Это был пересадочный и ночевательный пункт на юге Танзании, где останавливались на ночь грузовики и путники, утомлённые пыльными (или грязными, от погоды зависит) южнотанзанийскими дорогами. Все жители посёлка, как мне показалось в темноте, были работниками общественного питания. Я тоже приобщился к еде; пока ел рис, ко мне подсел англоговорящий пацанёнок лет двенадцати.

У многих жителей Африки существует мечта увидеть иностранца, поговорить с ним и выпросить у него его адрес. За полгода я раздал не менее 300 своих визитных карточек со своим адресом, искренне удивляясь, зачем они нужны жителям южных стран. За всё время моих путешествий ко мне в гости не приехало ни одного индуса, иранца, араба, африканца, хотя на словах многие из них мечтали это сделать. Более того, все 300 экземпляров моего адреса, розданных в этой поездке, даже не понадобились им для написания писем. И только один эфиоп, которого я, разумеется, уже и не помнил, собрав 1 быр на марку, сочинил мне письмо, в котором просил меня прислать ему ботинки 42-го размера. Я так ему ничего и не послал.

Так вот, пацанёнок из Тундуру сразу начал разговор с желания узнать мой адрес. Я выдал ему адрес, попутно интересуясь, какие существуют варианты ночлега. Звать меня в гости парниша не захотел (я пока так и не побывал внутри ни одного танзанийского жилища), зато сказал, что тут имеется церковь, и даже захотел проводить меня туда. В домике с надписью "Лютер хаус" горел тусклый свет; за столом, среди бумаг, сидел бумажный человечек и что-то писал.

— Это и есть священник? — удивился я.

— Да, это священник, — отвечал мой «гид», переводя ему моё желание.

Священник достал из кипы бумаг некую книгу регистрации вписчиков и показал мне, где и что нужно заполнить. Я заполнил.

— Теперь с вас 2000 шиллингов, — перевёл мне парниша.

— Я думал, это церковь, а это гостиница! — удивился я, покидая и парнишу, и бумажного человека в большом удивлении. Конечно, надо было мне самому догадаться, что здесь, как и в Дар-эс-Саламе, лютеранская церковь предоставляет ночлег и другие блага за деньги. Стало почему-то смешно: ведь они просто не поняли, что мне нужно! Я пошёл по освещённой луной грунтовой дороге в сторону Сонгеа, выбирая место для научного ночлега.

Дорога была узкой и пыльной. Вдоль дороги шли тёмные деревни глиняных и глинокирпичных домов. Света нигде не было, все спали, и только в одном месте аборигены с большими вязанками дров караулили костёр, разведённый в большой кирпичной печи. Я подошёл ближе, но сторожа испугались и с криками разбежались; я вернулся на дорогу. Вскоре деревни кончились, и вдоль дороги, слева, обнаружился некий забор, а за ним — ночные строения какой-то колхозной автобазы. Я подошёл к воротам; сторожа не было; вошёл в скрипучую железную дверь и оказался во дворе. Ярко светила полная луна. Посреди двора стояла будка и навес больших весов, на которых взвешивают машины с зерном. Я отворил дверцу будки, но тут же закрыл её: на полу будки с храпом спал беспробудным сном колхозный сторож, бормоча во сне. (Я подумал, что он пьян, хотя это чисто моя гипотеза, навеянная сходством с нашими советскими колхозами.) Ладно, будку занимать не буду! Поставил свою палатку прямо на колхозных весах и забрался в неё вместе с рюкзаком при свете луны.

12 ноября, воскресенье

Часам к пяти утра колхозный сторож, протрезвев, отворил свои глаза и дверь своей будки и от удивления протрезвел ещё больше: на колхозных весах за ночь вырос непонятный предмет, нечто среднее между древесным грибом, эфиопской хижиной и летательным аппаратом. Сторож так поразился, что побежал за своим начальником, и вот они вдвоём начали бродить вокруг палатки, громко разговаривая, но опасаясь прикоснуться и выйти на прямой контакт с неопознанным предметом. Пришлось встать; ещё больше поразив их, я вылез, собрал палатку и продолжил хождение по трассе.