Кэролайн Майтингер - Охота за головами на Соломоновых островах Страница 60

На противоположном конце деревни вокруг груды круглых камней (каждый размером с кокосовый орех) горел костер, наполнявший прибрежную пальмовую рощу дымом и отсветами пламени. Снова перед нами возникла иллюзия собора и снова зажужжали несметные тучи мух. Пальмовая роща была устлана банановыми листьями, и здесь происходил убой черепах. Сюда подтаскивали черепах, продолжавших беспомощно шевелить лапами, как бы защищавшими животы от наносимого смертельного удара. Ноги еще продолжали двигаться, головы на длинных шеях продолжали широко раскрывать клювы, а люди уже отсекали куски мяса. Из рассеченных животов удалялись внутренности и метры кроваво-красных кишок, немедленно сжиравшихся рычащими собаками. Отделенный от мяса черепаший панцирь, стоящий в других частях света несколько сотен долларов, превращался в посудины для массы желтых яиц. Черепашье мясо — стоимостью также в сотни долларов и идущее на приготовление необычайно дорогого черепашьего супа — разрубалось на большие куски и укладывалось на банановые листья. По разложенному мясу бегали дети и собаки, не говоря уже о ползавших мириадах мух, покуда женщины заворачивали мясо в банановые листы, предварительно добавив в каждую порцию немного саго и ямса, и уносили этот будущий пудинг на очаг.

На первый взгляд казалось, что кругом царит величайший беспорядок, но на самом деле каждый человек выполнял определенную задачу, и весь процесс осуществлялся с большим энтузиазмом. Обычно мы плевали на ложный престиж и старались помочь туземцам в работе, считая, что столь необычное поведение белых людей должно вызывать Дружеское к нам отношение. Но на этот раз сочетание обезумевших мух, туземных нарывов и язв с запахом еще полуживого мяса заставило нас отойти подальше.

На накаленные камни, расположенные вокруг костра, рядами укладывались свертки мяса в банановых листьях, которые обрызгивались водой, сверху клался еще один ряд свертков, а поверх всего ряд накаленных камней.

В этой сцене можно было видеть основные элементы внешней жизни Меланезии: лучи солнца, совершенно рельефные в клубах стелющегося дыма, полчища мух, бегающих псов и веселящихся детей, смех людей, удары ножей, рубивших мясо, и поразительный цвет огромных чаш, наполненных золотистыми яйцами. И все это на фоне зеленого ковра банановых листьев, разостланных в пальмовой роще. В происходящем ощущался темп гораздо более оживленный, чем в «Свадебном танце» Брейгеля. Наряду с этим виднелись статические композиции, словно созданные для Гогена; вот хотя бы этот лилово-коричневый торс молодой девушки (гораздо более стройной, чем нарисованные Гогеном коренастые полинезийцы), так ясно обрисовывавшийся в ослепительном желто-зеленом отражении солнечного света, щедро заливавшего ковер из банановых листьев. Мареново-красная юбочка девушки четко отделялась от кроваво-красных груд мяса, банановые листья, в которые она заворачивала мясо, отливали синевато-зеленым цветом. А сама девушка принадлежала к типу, который у нас широко известен под именем «милашки». Она не была прекрасной и даже хорошенькой, но была молодой, небольшого роста и чуть-чуть приземистой, с большим шаром вьющихся черных волос, обрамлявшим кукольное личико. У нее были наивные, но хорошенькие глазки; носа почти не было, но зато рот был полон зубов такой белизны, что они казались белее ядра кокосового ореха. Не было ничего необычайного и в ее торсе, но для ее возраста, то есть для пятнадцати лет, он отлично сохранился, и мы были уверены, что она еще не испытала всех трудностей материнства и, может быть, вовсе не была замужем. Да и смотрела она как-то по-девичьи — хитро сверкая глазками из-под курчавой прически. Впоследствии мы нарисовали ее портрет, хотя это сокровище и не было типичной меланезийской девушкой, а наши сеансы неоднократно прерывались вызовом девушки в суд, где она фигурировала в качестве обвиняемой.

Судебные разбирательства периодически проводятся районным правительственным чиновником, разбирающим местные конфликты, и наша девушка была привлечена к ответственности за то, что вызвала в ряде семей нарушение супружеской верности. Видимо, изобилие мяса в сезон ловли черепах и связанные с этим празднества возбудили и другие аппетиты, об удовлетворении которых позаботилась наша героиня. В прежние времена за измену мужу ей попросту отрубили бы голову, тем более что она была замужем вторично. В наши дни за легкомысленное поведение ей только пригрозили, что отправят учиться в миссионерскую школу.

Мы присутствовали на этом процессе, вызвавшем в нас глубокое сомнение в преимуществе белой юстиции над туземной. Показания на суде давали исчерпывающие доказательства виновности обвиняемой и отличались такими подробностями, что представитель администрации зарывался носом в бумаги, скрывая от присутствующих неудержимый смех. Из-за незнания местного языка все эти сочные подробности для нас пропали, но вместе с тем было ясно, кто из присутствующих к какой стороне примыкает. Злобность оскорбленных жен и нежелание полудюжины мужей, поддавшихся радостям сезона ловли черепах, давать какие-либо показания делал и для нас многое ясным, даже будь мы глухими. Девушка во время суда держалась так, будто не понимает, в чем дело. Ее круглый рот был беспомощно приоткрыт, она искоса посматривала из-под курчавой прически то на судью, то на жертвы своего легкомыслия и детским, пухлым пальчиком теребила большую серьгу, сделанную из раковины.

На любом языке ее можно было назвать грешницей, но вместе с тем очаровательной грешницей.

Приготовления к празднеству и само празднество начались одновременно, происходили днем и ночью и тянулись неделю, а вернее, до тех пор, покуда у людей хватало желания и сил для еды и смеха. Местное население не умеет заготавливать мясо впрок, а потому оно съедалось немедленно. Постепенно из кокосовой рощи стал слышаться плач усталых детей, а их матери с усталыми глазами и распухшими от еды животами с гораздо меньшим энтузиазмом продолжали готовить пищу. Все меньшее количество лодок появлялось на лагуне.

Мы наелись черепашьего мяса до такой степени, что нас потянуло на старую водянистую консервированную баранину. Что касается деятельности, то, используя панцири черепах, наша экспедиция занялась кустарным промыслом. Теперь мы являлись обладательницами коллекции панцирей черепах, стоившей по меньшей мере несколько тысяч долларов, но выручить за них мы не могли ломаного гроша. Нам оставалось только превратить их в изделия, которые, применяя термины, принятые на американских таможнях, могут называться «бывшими в употреблении предметами личного обихода». (Таможенные пошлины на черепаховые панцири необычайно высоки, а необработанные панцири весят так много, что стоимость провоза крайне ощутительна.) Как и на большинстве плантаций, в Сеги имелось оборудование для обработки черепаховых панцирей, представлявшее собой простейший станок с различными по твердости точильными и полировальными кругами. Затем имелись ножовки, напильники, дрель и вороха наждачной бумаги; помимо этого, требовались только усердие и выдумка. Пользуясь бумажной моделью, можно было вырезать любую вещь, например рожок для надевания обуви, обработать его напильником и шкуркой до правильных очертаний и толщины, а затем нагреть в воде до состояния мягкости и придать желательный изгиб, который отлично сохранялся после охлаждения (Маргарет собственноручно сделала кольцо, в которое вставила темный опал, однако температура руки каждый раз размягчала кольцо, и оно теряло форму). Окончательный лоск наводился полировкой, которую можно было продолжать до бесконечности. Если в наше распоряжение предоставлялся рабочий, мы полировали на станке, в противном случае — полировка производилась о брюки наших пижам. Местные знатоки судят о достоинствах мастера по тому же принципу, как госпитальные сиделки судят друг о друге по умению стелить постели: углы должны быть тщательно заделаны, а поверхность ровной.