Леонид Репин - Параметры риска Страница 61

Потом вновь операция повторялась.

Временами приходилось первую двойку подталкивать — уж очень ребята устали. Шли медленно, очень медленно.

Пройдя скалы, Мысловский вдруг сел на камень и сказал Бершову:

— Все! Здесь хорошо! Я больше никуда не пойду.

Бершов посмотрел на манометр кислородного баллона Эдика: он показывал ноль. Ни секунды не размышляя, Сережа Бершов, шедший с кислородом чуть ли не от второго лагеря и привыкший работать с ним, для которого кислородное восхождение было уже не принципом, а необходимостью, снял свой баллон и отдал его Эдику.

В три часа ночи спряталась луна, стало совершенно темно. Туркевич шел впереди и, освещая фонариком поднебесную гору, искал и находил путь.

После каждой остановки Мысловского все труднее было сдвинуть с места. Главное — сдвинуть. Потом он пойдет… Как же человек устал. Как, вероятно, болели его обмороженные руки! Эдик обижался на неловкое слово. Долго бурчал. Но шел!

— Иди, иди, Эдик! Там чай внизу! Горячий чай! Там палатка! Там ждут!

Да, там, в палатке, их ждали.

Но Иванов и Ефимов ничего толком не знали: рации у них не было, и о происходящем на горе они могли только догадываться. Ветра нет. Луна. Погода хорошая. Восходи!

Но это были трезвые и опытные альпинисты. Обычно они, взвесив все за и против, рассматривают свой шанс, как один к сотне. И тут неизвестно, в каком состоянии придут Балыбердин и Мысловский… С каждым часом надежда на благополучный исход убывает и убывает. По расчетам Иванова и Ефимова кто-то — или все вместе — должен вернуться к полуночи.

Они готовили ужин, горячий чай (Эдика не обманывали!). Временами Ефимов высовывался из палатки и кричал в ночь. Но никто не отвечал. Был момент, когда они хотели выйти навстречу. Но бессмысленность затеи остановила их.

Они сидели в палатке, ждали и экономили кислород. Только если не будет тронут штурмовой запас, у них сохранится возможность выйти на вершину.

Пятый лагерь стоял, если вы помните, примерно в двух веревках от Западного гребня. Ни первая, ни вторая двойка не оставили метки на повороте к нему. Если в темноте они проскочат место, где надо сворачивать, и уйдут вниз по гребню, ни Мысловскому, ни Балыбеодину не хватит сил подняться опять. И тогда уже ни Туркевич, ни Бершов, ни Иванов, ни Ефимов им не помогут.

"Я включаю приемник и ловлю Москву, — пишет в дневнике Иванов. — В конце выпуска неожиданно слышу сообщение: "Сегодня в четырнадцать часов тридцать минут двойка советских альпинистов впервые поднялась на высшую точку планеты — Эверест, 8848 метров, по новому сложному маршруту — по контрфорсу юго-западной стены…"

В Москве сейчас ломают голову. Двое? Почему двое, когда хотели восходить четверками? Кто эти двое и где другие двое? Почему не сообщили фамилии? А раз так много вопросов, значит, что-то не в порядке. Так, разумеется, думали люди, хорошо знающие альпинизм, и родные. Для них мы не просто участники восхождения на Эверест, а дети, отцы, мужья, которых ждут дома живыми и невредимыми".

Наступило пятое мая. Иванов с Ефимовым, предположив, что до рассвета четверо, возможно, закопаются в снег, решают ложиться. Хоть немного поспать! Завтра в любом случае их ждет большая работа.

Они могли спать без кислорода, но стоило закрыть глаза, как начинал душить кашель, дыхание прерывалось, судороги сводили ноги. Высота явилась к ним с визитом ночью… Но и без сна им не обойтись, если завтра идти на штурм.

Сон в пятом лагере — не отдых, это говорили все. Ночевка выматывает на этой высоте почти так же, как работа. Но отсутствие сна вынимает из запасников организма последние силы.

В палатке они нашли на три четверти опустошенный кислородный баллон. И одному бы этого кислорода было мало для ночлега, но они вдвоем присоединили шланги и заснули моментально. Подача кислорода была минимальной, а может быть, и вовсе символической. Возможно, мизерная доза ничего не добавляла легким и сердцу. Но она защищала психику. Сознание отметило: кислород есть, можно довериться ночи.

Им не понадобился будильник, чтобы не проспать утро. Оранжевое тело баллона лежало между ними бездыханным. Кислород кончился, сознание включилось. Опасность! Они проснулись в три часа утра. В палатке, кроме них, никого не было. Двадцать часов назад вышли к вершине Мысловский с Балыбердиным. Девять часов, назад покинули их Бершов и Туркевич.

Опять высовываются из палатки, и опять тишина. За стеной холод и темень… Луна зашла…

С рассветом, решают они, надо выходить на помощь, а пока разжигают примус и начинают готовить чай и кашу. Это долгое занятие: набрать снег, растопить его, вскипятить. Просто так, без подготовки, ни чай, ни кашу не сваришь — вода кипит, но там не то что ста, а и восьмидесяти градусов тепла не наберется.

Еду можно приготовить только в автоклаве, который сработал Сережа Ефимов. По его же покрою сшиты и пуховки и жилеты для участников гималайской экспедиции. Сейчас сидят они с Валей Ивановым в жилетах Сережиного фасона, варят в его автоклаве кашу с икрой, поскольку соли не нашлось, и вдруг слышат крики…

Пять часов тридцать минут! Четверке еще полчаса хода, но уже ясно, что живы!

Двое уставших и двое уставших смертельно. Но все идут своими ногами. У Володи Балыбердина закончился кислород, и он вновь без него. И Сережа Бершов без кислорода. Но это уже не имеет значения.

Ефимов высунулся по пояс из палатки, что-то кричит. Иванов изнутри теребит его:

— Все идут?

— Все!

Праздник! Самое страшное, что может быть, — обморожение. Но это уже не самое страшное. Первым в палатку ввалился Бершов.

— Живы?

— Живы!

— Были?

— Были!

Потом появился Туркевич. Мысловского и Балыбердина буквально втаскивают внутрь. Все возбуждены.

То, что сделали сначала Балыбердин с Мысловским, а затем Бершов и Туркевич, в обиходе называют спортивным подвигом. Я не сторонник очень громких фраз и наименований. Но то, что произошло, ей-богу, можно так назвать.

Первая двойка в нечеловеческих условиях, проложив: путь от четвертого лагеря в пятый, установив лагерь, проложила первую тропу к вершине. Двадцать три часа в лютом холоде, один — без кислорода, другой — с кислородом, беспрерывно работали на высоте, начиная от 8500 — до вершины и обратно. Удивительно, что они выдержали это.

"Не знаю, сколько я мог бы проработать, — запишет Балыбердин в своем дневнике. — Когда у меня кончился кислород (речь идет о кислороде, который принесли Бершов с Туркевичем, и который кончился задолго до пятого лагеря), я отдыхал через каждые несколько метров. Казалось, что в палатку я вполз на самом последнем пределе. Но где этот последний предел? И что после него? Никогда за свою альпинистскую жизнь я не был так близок к концу. И до сих пор не могу толком понять, в чем причина, где ошибка?"