Светлые воды Тыми - Семён Михайлович Бытовой Страница 63

— Ну как, нравится побелка? — спросила Валентина Федоровна.

Орочки молча переглянулись, а одна из них, бабушка Адьян, призналась:

— Первый раз видим. В юртах никогда стен не мазали.

— То в юртах, а ведь нынче многие из вас в домах живут.

— А в новых зачем мазать?

— В некоторых домах, я видела, стены уже закоптились, а ведь скоро Новый год — праздник. Надо побелить. Кто захочет к празднику побелить, мы с девочками придем, побелим.

— Никто не захочет, — сердитым голосом сказала молодая женщина в сатиновом халате с яркой вышивкой. Она схватила за руку свою девочку, разводившую мел, и потащила ее к двери. — Иди, однако, хватит тебе мазаться.

— Ну, зачем, Глафира Петровна, уводите Наташу? Ведь для себя девочки школу белят. Разве плохо, когда ученики сядут за парты в чистом, уютном классе? Вашей дочери, Глафира Петровна, много лет в школу ходить придется. Так что оставьте ее, пускай поработает.

— Пускай, Глафира, чего там, — вмешалась бабушка Адьян. — Детишкам забава есть.

Глафира подумала и отпустила Наташу.

Старушкам надоело сидеть на полу. Они встали, и каждая подходила к свежевыбеленной стене, проводила по ней ладонью и удивленно качала головой.

— Стена еще не просохла, — объяснила Валентина Федоровна. — Через два-три дня приходите, тогда увидите, как хорошо будет…

— Ладно, придем, — пообещала бабушка Акунка и, опираясь на суковатую палку, вышла. За ней вышли и другие, только Адьян пожелала остаться.

— Я мало помогу тебе, — сказала она и, взяв у учительницы кисть, обмакнула ее в ведро с мелом и начала белить.

Назавтра Валентина Федоровна пришла вместе с девочками в дом, где жили старые орочи. Вынесли на двор слежавшиеся медвежьи и оленьи шкуры, выколотили их, повесили на весь день на морозе. Принялись за побелку. Помогала им уже не одна Адьян, но и другие старухи.

Наташа по секрету рассказала учительнице, что мама Глафира тоже решила к празднику побелить в доме. Но боится, как бы шаман Никифор Хутунка, который жил по соседству, не заругал ее.

— Он вчера заходил к нам, — рассказывала Наташа, — говорил маме, что праздник Новый год вы сами выдумали, что у наших орочей такого праздника нет.

Валентину Федоровну насторожило сообщение Наташи. Она слышала и от других девочек, что шаман собирается устроить под Новый год большое камлание и что, вероятно, многие орочи придут послушать, как Никифор будет разговаривать с духами.

Но все обошлось. На новогодний вечер в школу были приглашены все жители Уськи-Орочской, так что к шаману никто не пошел. Говорили, что сам Никифор Хутунка, то ли из любопытства, то ли потому, что надоело одиночество, по-воровски, задними дворами, подкрался к школе и в темноте заглядывал в окна.

Назавтра он заманил к себе двух старушек, которые были на празднике, усадил их около очага и целый час колотил лисьей лапкой в бубен. Шаман вызывал злых духов, просил их наказать русских учителей.

Уроки грамоты длились порой до поздней ночи. Случалось, что, израсходовав запас свечей, люди сидели в темноте и, затаив дыхание, слушали увлекательные рассказы Николая Павловича о просторах родины, о ее городах, о Москве, о трудовых делах советских людей. С каждым занятием все дальше и дальше от предгорий Сихотэ-Алиня уходили мысли орочей.

Почти все взрослое население Уськи приходило на занятия. Люди, не занятые охотничьим промыслом и проводившие всю зиму в поселке, старались не пропускать ни одного урока. Каждый уже знал свое место за партой, у каждого был свой букварь и тетрадки, свой карандаш и своя ручка. Приходили на урок даже те, кто не числился в списке, — дряхлые старики и старухи, среди которых была столетняя бабушка Анна Васильевна Акунка. Тяжело опираясь на палку, с важным видом входила она в класс.

Задолго до прихода учителя орочи рассаживались на корточках вдоль стен класса и шепотом переговаривались между собой. Но говорили они не о посторонних делах, а о том, чему выучились: они знали, что Николай Павлович обязательно спросит, как они усвоили пройденное, и перед началом урока проверяли друг друга.

— Скажи, Мария, какая буква на колесо похожа? — спрашивает старую орочку Иван Уланка.

— На колесо? — задумывается Мария и, заглядывая в тетрадку, отвечает: — Это будет буква «о».

— Верно!

Помолчав, Уланка опять спрашивает:

— Скажи, как «Ольга» пишется — с большого колеса или с маленького?

Мария Ивановна перелистывает свою тетрадку и, не найдя нужного слова, обращается к рядом сидящей Ольге Бисянке:

— Ольга, тебя как пишут-то — с большой буквы или с маленькой?

— Николай Павлович говорил — с большой. «Ольха» — с маленькой пишут, а вот «Ольга» — с большой.

— Верно! — подтверждает Уланка таким тоном, словно давно уже все это знал. — Все имена с большой пишутся. И мое тоже! — добавляет он с важностью.

Анна Васильевна внимательно прислушивается к разговору, одобрительно кивает головой. Потом склоняется к Ольге и шепчет ей на ухо:

— Скажи, Ольга, как же «мамача» пишется?

— «Старуха» с малой буквы пишется, — отвечает Бисянка, но, видя на лице бабушки недовольство, успокаивает ее: — А имя твое — «Анна» — с большой конечно!

— Ай-я гини!

Теперь бабушка довольна. Она берет в руки букварь, раскрывает и долго смотрит в него.

— Совсем плохо вижу. Почитай, Ольга.

Но в это время в дверях появляется Николай Павлович.

— Сородэ! — разом произносят орочи и встают.

Удивительно ведут они себя на уроке!

Бесстрашные охотники, в поединке побеждающие медведя, меткие стрелки, точным выстрелом в глаз снимающие с высоких кедровых вершин изворотливых белок, смелые рыбаки — они тут, в тишине класса, становятся робкими, застенчивыми, как малые дети.

— Сидор Иванович, что написано на доске? — обращается учитель к пожилому охотнику с седой бородкой.

Сидор Иванович откидывает крышку парты, встает и, переминаясь с ноги на ногу, тихо читает:

— Москва, однако.

— «Однако» тут не написано, написано только «Москва», — поправляет Николай Павлович.

— Москва, — послушно повторяет Сидор Иванович.

— Москва — столица нашей Родины, — медленно, по складам, диктует учитель и терпеливо ждет, пока все напишут. Если у кого-нибудь не получается буква, Николай Павлович